По призыву сердца
А вы, друзья последнего призыва!
Чтоб вас оплакивать, мне жизнь сохранена,
Над вашей памятью не стыть плакучей ивой,
А крикнуть на весь мир все ваши имена.
А.Ахматова. 1944 г.
Дождь все усиливался, и скоро за окном ничего уже не было видно. А картина была замечательной, мост через Керченский пролив, названный в честь 70-летия Октябрьской революции.
Литерный поезд с бронированными вагонами шел по мосту в гордом одиночестве, автомобильное и железнодорожное движение перекрыли для простых смертных ,на несколько десятков километров.
Самый главный его пассажир находился в вагоне, в котором был оборудован штаб. Но в этой поездке он ехал один, без штабных.
Это был среднего роста шатен, с седыми висками, и темными, ровными бровями.
Глаза цвета спелого ореха, с красными прожилками на белках, от ночной работы .
На нем был одет френч военного покроя, немного протершийся на локтях, от частой работы за письменным столом, брюки с красными маршальскими лампасами, и домашние тапочки.
Тимур Иванович устало откинулся на подушки бархатного дивана, закрыл глаза. Под мерный ход поезда, под позвякивание стакана в подстаканнике, неудержимо хотелось спать. Неужели старость?
Вспомнились любимые строки: «Старость нас дома не застанет, мы в дороге ,мы в пути».
Но даже думать было лень, и он почти заснул, утопая во сне, словно в бабушкиной перине. Это было слабостью, и он не мог себе этого позволить. Неимоверным усилием воли встал, и, отдернув шторы, стал открывать окно.
Услышав шум, вошел адъютант, и стал помогать.
Они оба знали, что это нарушение всех инструкций по безопасности, но очень уж усталый вид был у хозяина поезда.
Наконец рама подалась, поехала вниз, в лицо попали капли дождя, и дышать стало легко. Он махнул рукой помощнику: «Свободен». Сел за стол, чтобы продолжать работу.
Пахло морем, степью, и полынью. Ему вспомнились сначала Забайкальские степи, потом пески пустыни Гоби, где воду сбрасывали с самолетов, по стакану на человека. А потом муссонные дожди на Большом Хинганском хребте, ледяной ветер, и крик подорвавшегося на японской мине друга Ильи.
Словно все вчера было.
В ноябре 1943 призвали в армию. Попал в школу младших командиров на Северный Урал. В марте 1945 года их выпуск посадили в эшелоны и повезли на Запад. Предполагалось, что в Восточную Пруссию. Но под Москвой составы развернули и погнали на Восток.
Война с Японией, потом снова учеба, теперь уже в Военно-политической академии. Трудные годы подъема до самых вершин власти: от члена ЦК ВЛКСМ, до первого заместителя председателя КГБ СССР, а потом и генерального секретаря. Эта вершина - была сложнее Хингана.
От воспоминаний его отвлек гудок рыбацкого сейнера, проходившего под Керченским мостом.
Он сначала обрадовался, думая, что приветствуют его поезд. Но потом вспомнил, что эта давняя традиция еще с постройки моста, и усмехнулся своей наивности.
Он брал несколько дней отдыха в августе, чтобы побыть перед школой с внуком. Но накопилось много документов, юбилейный съезд партии впереди. Бумажная волокита, которую он не очень любил, предпочитая живое общение с людьми.
Ему нравилось работать в поезде, самолетам не доверял, как ни убеждали его конструкторы.
В конце трудного дня почти перед прибытием в Ливадию, предстояло самое сложное - расстрельные списки.
Он был уверен в своих людях, стоящих на страже закона и порядка. Сам выбирал, доверяя их порядочности и профессионализму. Но документы, прежде чем подписывать, всегда читал от начала и до конца.
В апелляционном списке было семь человек, двое номенклатурных работников, пять уголовников. Смертный приговор уголовникам он подписал, даже не читая фамилии. С партийными боссами тоже можно было сразу подписать, но получить дополнительное удовольствие и радость, от торжества справедливости, почему бы и нет.
Первая папка была на Чуванова, он конечно жадный и беспринципный дурак, но не враг.
Он вспомнил веселого, любящего выпить, с похабными шуточками -прибауточками генерала, и подумал: «Пусть живет». Написал красным карандашом поперек приговора - «двадцать пять лет». Следующим был Горбатков Михаил Сергеевич, словоблуд и подкаблучник, еще и Иудушка.
Словами красивыми прикрывался, демократию разводил, а премии из рук врагов брал, и жена его в подарках тех щеголяла.
Он не мог ему простить последних дней жизни своего начальника. Когда этот Иудушка, лег формально на обследование в ЦКБ, и все ходил и жужжал на ухо председателю Комитета Безопасности.
Тимур Иванович в эти трудные и тревожные дни переехал в ординаторскую. Спал вполглаза и вполуха, и разговор врачей о визитах Горбаткова услышал.
Ассистент врача, делающий Председателю гемодиализ, пожаловался, что его не пускают к Юрию Владимировичу.
Тимур зашел в палату, и увидел сидевшего у кровати всесильного Председателя, Горбаткова, побледневшего, при его появлении.
И услышал шутку умирающего начальника: «Проиграл, ты Миша».
У Михаила Сергеевича задрожали губы, а его отвратительное родимое пятно вздулось. Он протянул руку для рукопожатия, ладонь была противно мокрой и холодной.
Юрий Владимирович ослабевший, высохший от болезни рукой, сначала подписал указ о назначении Тимура членом Политбюро. Потом его поздравил «серый кардинал» Суслин, дал «добро» Устоев, и Тимур Иванович понял, он будет новым Генеральным секретарем.