«А когда они были простые?» — подумал Максим, а вслух сказал:
— Видишь. А теперь представь, что НЭП не свернули бы в двадцать девятом. Умерли бы твои родители от голода в тридцать третьем?
Николай задумался, потёр нижнюю губу характерным жестом.
— Трудный вопрос, — признался он. — С одной стороны… с другой стороны… Может, и не умерли бы.
— Наверняка бы не умерли, — сказал Максим. — Долго рассказывать, но у нас своего рода НЭП. И он прекрасно уживается с социализмом, уж поверь. Главное, не давать ему много воли, в узде держать. Понимаешь, почему?
— Что ж тут не понять. Дай жадному волю, он тут же в мироеда превратится, будет жрать в три горла и всё под себя подгребёт, до чего дотянется… К слову, как вы боретесь с врагами народа? И вообще, с нарушителями социалистической законности? С теми же ворами? И кто стоит во главе государства, если нет партии?
— Ого, сколько вопросов сразу, — засмеялся Максим. — Для борьбы с нарушителями социалистической законности, ворьём и прочим криминалом у нас имеется прокуратура, милиция, независимые суды. Совершил преступление? Отвечай. Сиди в тюрьме или работай в исправительно-трудовой колонии. А врагов народа у нас нет. Точнее, есть, но все они живут за границей. Не согласен с нашими порядками и законами? Уезжай. Вот Бог — вот порог. Или сам уезжай, или тебя выпроводят. Границы открыты. Относительно, конечно.
— И что, многие сами уезжают?
— Меньше, чем приезжают, — засмеялся Максим. — Советские люди хорошо живут. Хорошо и свободно. Бедных у нас нет. Богатых тоже. Обеспеченные — да, сколько хочешь. Если заработал деньги своим трудом — почёт тебе и уважение. Многие хотят жить в Советском Союзе. Вот и приезжают.
— Что, всех принимаете?
— Всех, кроме шпионов. Конечно, принимаем. Пусть едут, место много. Широка страна моя родная, — продолжил он цитату. — А кто во главе… Президент во главе.
— Президент? Как у буржуев?
— Название такое же, а суть разная. Буржуйские президенты — это ставленники капитала. Финансового или торгово-промышленного — неважно. Наш, социалистический президент, выбирается лучшими людьми Советского Союза. Героями войны и труда, ветеранами, многодетными матерями, заслуженными деятелями искусства, выдающимися учёными и предпринимателями. Избирательная система довольно сложная, долго объяснять, но суть такова, что лучшие выбирают лучшего.
— Голова кругом, — признался Николай. — Значит, не весь народ выбирает?
— Не весь. Как доверить такой серьёзный выбор, к примеру, мужчине, который не служил в армии или женщине, которая отказывается иметь детей по идейным соображениям? Молодому тунеядцу, живущему за счёт обеспеченных родителей? Алкоголику и наркоману, в конце концов?
— Что, у вас тоже бухарики и марафетчики имеются?
— Имеются, увы. Эта братия неистребима. Не так уж много, но есть. Вот я и спрашиваю. Как им всем доверить серьёзный выбор? Президент у нас на шесть лет избирается, у него большая власть, но ещё больше его ответственность перед страной и народом. Поэтому только так: лучшие — лучшего.
— И это работает?
— Отлично работает. В связке с Советами трудящихся, исполкомами, независимыми судами и прочими властными структурами — просто отлично. Не жалуемся.
— Ясно-понятно… А кто такие волонтёры?
Приходилось объяснять. Как и многое, многое другое.
— Знаешь, о чём я подумал? — заявил Николай на исходе второго дня за ужином. — Умирать не страшно, когда знаешь, что всё было не зря. Да, не так просто и быстро всё оказалось, но мы боролись не зря.
— Конечно, не зря! — с искренним энтузиазмом поддержал его Максим. — Только что это ты о смерти заговорил? Помирать нам рановато, есть у нас ещё дома дела [2]
— Мы на войне. Здесь костлявая в любую минуту может за тобой явиться и фамилию не спросить. Погоди, — выставил он ладонь, видя, что Максим собирается возразить. — Дай договорю. Я вот что подумал. Ежели помру до того, как мы уйдём… Смешно сказал. Умру до того, как мы уйдём. Ха-ха. Ладно, ты понял. Так вот. Похорони меня здесь, в лесу. Только место отметь как-нибудь, чтобы после войны вернуться… Или, не отмечай, бог с ним. Просто помни. Ты выживешь, я знаю. И вот ещё что. Забери мою одежду и документы. Пистолет тоже возьми. Пригодится.
— Я…
— Подожди, не перебивай, я ещё не закончил. Мы с тобой похожи, как братья. Думаешь, я не заметил? Сразу заметил. У меня был старший брат, между прочим. Тоже умер, как и мамка с батей… Вот. Заберёшь мои документы и станешь Николаем Ивановичем Святом. Младшим лейтенантом Рабоче-крестьянской Красной Армии. Лётчиком. Комсомольцем. Это тебя сильно выручит, в случае чего. Легенда та же — контузия. Ты очнулся в разбитом «ишачке», на земле уже, в лесу. Поначалу вообще ничего не помнил, даже имени своего. Потом, что-то вспомнил, что-то нет. Смекаешь?
— Я не умею управлять истребителем этого времени, тем более драться в воздухе! Я — пехота!
— Ты же говорил, что ты лётчик-космонавт?
— Ну да. Я прошёл общую лётную подготовку, летал на учебных самолётах, но…
— Взлететь и сесть сможешь?
— Э… наверное, смогу, — вынужден был признать Максим. — Если предварительно управление изучу.
— На И-16 всё просто. Смотри. Опускаешь элероны, разгоняешься до ста пятидесяти-ста шестидесяти километров в час — за скоростью по приборам следишь — тянешь ручку на себя и взлетаешь. Угол подъёма — шестьдесят градусов. Как скорость до двухсот семидесяти кэмэ в час дошла, — по приборам смотришь! — так ручку от себя плавно и переходишь в горизонталь. Ну, или уходишь в разворот, — он показал ладонью. — С креном пятнадцать-двадцать градусов в нужную сторону. Вот так. Понял? Просто всё. Садиться тоже. Снижаешься по глиссаде, выпускаешь элероны аккуратненько, гасишь скорость и садишься. Разберёшься, если на учебных летал. Суть одна и та же.
«Тем более, у меня есть КИР, который всё знает, — подумал Максим. — Подскажет, если что».
— Да, наверное, разберусь, если придётся, — сказал он. — Но ты давай живи. Понял? Приказываю, как старший по званию.
— Есть жить, товарищ старший лейтенант, — улыбнулся Николай и облизал ложку, с помощью которой прикончил ужин. — Ну что, чайку?
Младший лейтенант Рабоче-крестьянской Красной Армии Николай Иванович Свят умер шестнадцатого августа тысяча девятьсот сорок первого года, под утро.
Тревогу поднял КИР.
Максим проснулся мгновенно, бросился к Николаю. Тот уже не дышал. Лежал с закрытыми глазами и лёгкой улыбкой на лице и, казалось, спал.
Но не спал.
— Когда это случилось? — отрывисто бросил Максим.
— Три минуты назад.
— Мозг еще жив… Что можно сделать? Ну⁈
— Ничего.
— Так не бывает! Он должен жить!
— Максим, пуля сдвинулась, прошла сквозь сердечную стенку в правый желудочек, и сердце остановилось. Всё, его обратно не завести. Никак. Оно разрушено.
Максим сел на кровать к Николаю, взял его за руку. Рука была ещё тёплой, но Максим чувствовал, как тепло уходит, и тело начинает понемногу остывать.
— Эх, Коля, друг, — побормотал он. — Как же так. Мы же договаривались…
Захотелось плакать.
Он знал, каково это — терять товарищей на войне. Но смерть этого советского, лётчика, о существовании которого ещё не так давно Максим даже не подозревал, зацепила его почему-то особенно сильно.
Хотя на самом деле понятно, почему: он просто убедил себя, что младшему лейтенанту невероятно повезло, и он будет жить. Даже с пулей в сердце.
Вышло иначе.
— Получается, он жил ровно столько, чтобы узнать, что жил не зря, — пробормотал он, вытирая набежавшие слёзы.
— Коньяка налить? — спросил КИР, и в его голосе Максиму почудилось участие. — Пятьдесят грамм. Самое время.
Могилу Максим выкопал в приметном месте, на пригорке, под высокой красивой сосной.
Завернул тело в плотную искусственную непромокаемую ткань, служащую обивкой для жилого отсека и рубки, некоторый запас которой имелся на корабле.
Опустил в могилу.
Зарыл.
Прочёл молитву.
Замаскировал могилу сосновыми иголками и сухими ветками так, чтобы постороннему не бросалось в глаза, что здесь что-то копали.
Сказал КИРу отметить координаты, запомнил место сам и вернулся на корабль.
Пора было решать, что делать дальше.
Он примерил на себя форму Николая. Даже сапоги надел, предварительно узнав у КИРа, как наматывать портянки. Сапоги подошли идеально. А вот лётный шлем оказался чуть маловат. Ну да ничего, ему в нём не летать.