— Сейчас они кинутся в оружейку, — сообщил Максим лежащему рядом с ним Валерке Шило. — По моей команде. Пошли!
Они подбежали к окнам оружейки, за которыми уже полыхало пламя, и швырнули внутрь четыре гранаты — по две на каждого.
Загрохотало. Крики боли, паники, невнятные команды.
За территорией части послышались автоматные очереди и винтовочные выстрелы — это партизанские засады уничтожали офицеров и унтер-офицеров роты.
Немцы оказались не трусливого десятка и впрямь подготовленными. Даже без офицеров они действовали грамотно и без паники. Что-то из пылающей оружейки им всё-таки удалось захватить. Но, когда они попытались выскочить наружу через два входа в казарму — основной и запасной, чёрный — то нарвались на пулемётный огонь в упор. MG-34, захваченный ещё во время нападения на поезд, и три пулемёта Дегтярёва били длинными очередями с расстояния двадцати метров, и проскочить мимо этого свинцового ливня смерти живым не было ни единого шанса. Потеряв два с лишним десятка убитыми и ранеными, немцы прекратили попытки вырваться через двери и отступили.
Теперь у них оставался только один путь — через окна. Однако первый этаж хорошо занялся и пылал уже вовсю. Казарма былакирпичная, но полы и перекрытия — деревянные, из хорошо просушенного за годы дерева. Теперь это дерево вовсю пылало, отрезая немцам путь наружу.
Второй?
Около четырёх метров высота от земли до подоконника. Высоковато. С трёх метров подготовленный пехотинец может спрыгнуть, гарантированно не сломав себе ноги. С трёх с половиной, пожалуй, тоже, но уже без гарантии. С четырёх — шансы сильно уменьшаются. Правда, можно уцепиться руками за подоконник, повиснуть и потом уже прыгать. Это значительно уменьшит высоту падения. Но когда снизу по тебе стреляют, аттракцион становится смертельным.
Тем не менее, немцы попытались использовать все шансы — и окна первого этажа, и второго.
Прорывались сквозь пламя, замотав лица мокрыми тряпками, прыгали вниз со второго этажа на бетонную отмостку внизу.
Однако четыре пулемёта, восемь автоматов и три винтовки работали чётко и слаженно. Да, ночь была тёмной, но огонь, весело пожиравший первый этаж (в оружейке уже начали рваться патроны и мины) давал достаточно света, чтобы не стрелять наугад.
Большинство немцев были убиты и ранены еще в казарме. Остальные уже на земле.
Единицам, самым опытным и везучим, удавалось, избежав пули в окне и на земле, перекатиться и броситься в сторону, в надежде где-нибудь укрыться. Но казарма была окружена со всех сторон, а партизаны стреляли, не жалея патронов.
Через десять минут этого избиения подоспели ещё пять человек — те, кто расправлялись с офицерами и унтер-офицерами. Там уже всё было кончено, и пора было помочь товарищам. Впрочем, и товарищи уже заканчивали свою кровавую работу.
Ещё через пять минут всё было кончено.
Последние, оставшиеся в живых немцы, сообразив, что шансов на спасение нет, соорудили из простыни белый флаг, высунули его из окна второго этажа и закричали:
— Wir geben auf! [2]
— Не стрелять, — скомандовал партизанам Максим и крикнул. — Gehen Sie mit erhobenen Händen aus! [3]
Флаг исчез из окна.
— Приготовиться, — негромко сказал Максим.
С поднятыми руками и без оружия немцы один за другим начали выходить из казармы.
Максим насчитал двенадцать.
— Alles? [4] — спросил он.
— Ja [5] — ответили ему.
— Огонь! — скомандовал Максим.
Ударили пулемётные и автоматные очереди. Двенадцать человек задёргались под пулями, упали, затихли.
— Вот теперь alles, — сказал Максим. — Валера, Шило, возьми двоих и добейте тех, кто ещё жив. Нам пленные не нужны.
Из сейфа штаба Максим забрал имеющиеся бумаги (ключи нашлись у мёртвого командира роты). Технику — все три грузовика, бронетраспортёр и мотоциклы — сожгли. Несколько лошадей, нагрузив их боеприпасами и продовольствием со складов (рядом с оружейным складом оказался и продовольственный) забрали с собой. Остальных выпустили — местные крестьяне разберут.
Были ещё велосипеды, несколько штук, но их решили не брать — по лесу на них не особо поездишь, а вне леса слишком заметные, немецкого производства.
Подобрали всё имеющееся оружие, подожгли здание штаба, и ушли, бросив трупы немцев там, где они лежали.
Через двадцать минут вышли к броду через Жерев, перешли на левый берег.
Максим свистнул.
Из леса выскользули несколько партизан с носилками.
— Раненые есть? — Максим узнал голос Людмилы.
— Вы не поверите, ни одного, — сказал он. — Один руку о ветку боярышника расцарапал, другой слегка ногу подвернул, когда с забора прыгал. На этом всё.
— А всё почему? — весело добавил Валерка Шило. — Потому что мы — фартовые ребята. Милка, иди сюда, дай я тебя поцелую на радостях!
— Кобылу, вон, целуй, — ответила Людмила. — Как раз для тебя. Целовальщик нашёлся.
Партизаны засмеялись. Напряжение постепенно отпускало. Хотелось шутить, смеяться, рассказывать друг другу, какие они молодцы и герои.
— Внимание, товарищи, — сказал Максим. — Расслабляться будем потом. Ради победы попрошу у командира всем выделить по сто пятьдесят. А сейчас нужно уходить. Чем быстрее доберёмся до лагеря, тем лучше. Кто хочет курить, курите на ходу. Я иду первый, остальные за мной. Шило и Стёпка замыкающие. Вперёд.
Через две минуты группа партизан, ведя в поводу гружёных лошадей и подсвечивая себе дорогу трофейными фонариками, скрылась в лесу. Всё так же шумел дождь. Полыхало над воинской частью зарево пожара. Было половина третьего ночи.
[1] Стой! (нем.)
[2] Мы сдаёмся! (нем.)
[3] Выходите с поднятыми руками.
[4] Все? (нем.)
[5] Да. (нем.)
Глава двадцать вторая
Телефонный звонок разбудил штурмбанфюрера Георга Дитера Йегера в половине шестого утра.
— Йегер у телефона, — буркнул он в трубку хриплым со сна голосом.
— Это Генрих Кляйн. Просыпайтесь, штурмбанфюрер, и давайте ко мне.
Оберст Генрих Кляйн командовал сто восемьдесят третьим пехотным полком, входящим в состав шестьдесят второй моторизованной пехотной дивизии вермахта. Формально, по званию, он был выше Йегера (звание штурмбанфюрера соответствовало майору вермахта), но Йегер, как начальник военной полиции дивизии, ему не подчинялся.
— Какого чёрта, Генрих? — недовольно спросил он. — У меня ещё законных полчаса сна.
— Рота Оскара Хубера уничтожена, — сообщил Кляйн. — Насколько я понимаю, это ваши партизаны, больше некому.
— Как — уничтожена?
— Вот и мне интересно — как. Давайте ко мне, будем разбираться.
— Через пятнадцать минут буду.
Сон слетел с Йегера, как осенний листок, сорванный ветром с дерева. Он вскочил с койки. Туалет, умывание, бритьё — пять минут. Одеться — две. Завтракать некогда, но без завтрака он никакой, знает себя. Поэтому — выпить два сырых яйца, заесть куском хлеба и запить несколькими глотками вчерашнего холодного чая. Ординарец, он же шофёр Йохан Заммер высунулся из соседней комнаты.
— Что случилось, господин штурмбанфюрер? Сейчас я, одну минуту…
— Некогда, Йохан. Умывайся, одевайся и бегом к штабу сто восемьдесят третьего. Жди меня там, в машине. Да, приготовь термос кофе и бутерброды в дорогу, мало ли. Сам тоже можешь перекусить. Только быстро, быстро.
Йегер выскочил из дома, бухнулся на водительское место «опеля», завёл машину и рванул с места. Пролетел по пустынным улочкам Коростеня до территории советской воинской части, где сейчас был расквартирован сто восемьдесят третий пехотный полк. Дежурный на КПП, узнав «опель» штурмбанфюрера, открыл ворота. Ещё минута, и он у штаба.
Махнул рукой часовому, взбежал на второй этаж, постучал в дверь штаба полка.
— Войдите, — раздался голос Генриха Кляйна.
Йегер вошёл. В помещении, кроме командира полка, находился начальник штаба оберст-лейтенант Лотар Меркель и какой-то солдат. Приглядевшись, Йегер узнал в нём того самого стрелка, который прочитал следы у болота под Лугинами, когда они осматривали место падения русского истребителя, а затем болото. Как же его… Берти Хётгерс. Точно. Стрелок Берти Хётгерс. Он ещё говорил, что его отец — охотник.
После взаимных приветствий, Йегер уселся на предложенный стул, посмотрел на Хётгерса.
— Что случилось, Берти? — спросил почти ласково.
— Мы уже знаем, что случилось, — сказал Кляйн. — Роты капитана Хубера больше не существует. Но пусть стрелок Хётгерс расскажет ещё раз. Насколько я понимаю, он — единственный, кто выжил. Специально для вас, Йегер, вы же у нас полиция.