— В начале сорок третьего года погоны вернут, — пообещал Максим. — Как и офицерские звания, и само слово «офицер» реабилитируют.
— Не может быть.
— Может и будет. Вот я и спрашиваю, кто я — рядовой боец или командир? — он вздохнул. — Не поверят мне. Кончится тем, что или в лагерь отправят или в психиатрическую лечебницу, если попытаюсь правду рассказать. А в худшем так и вовсе расстреляют. Как шпиона. По законам военного времени.
— Почему как шпиона?
— Ну как… Видно же сразу, что я какой-то странный, не похожий на обычного советского человека. Плюс мой немецкий.
— Так у нас многие немецкий учат, в школе и потом. Я сам его учил. Шпрехаю, конечно, не так, как ты, но основы знаю. Короче, фигня это, — махнул рукой Николай. — Наоборот, хорошо. Переводчики нужны фронту. Что до странный… Мало ли чудиков на свете? На контузию можно всё списать. Ну не помнит человек, кто он!
— Нет, Коля, — покачал головой Максим. — Достоверную, убедительную и надёжную легенду мы с тобой вряд ли придумаем. Где-нибудь да проколемся. Или нас расколют. И тогда обоих к стенке.
— Чего сразу к стенке-то! — возмутился лётчик. — Я, между прочим, комсомолец, сирота, из рабочих и крестьян, у меня три сбитых фашиста на счету!
— И что? Ещё не таких к стенке ставили. Да ты и сам знаешь, что я тебе говорю.
— Так что же делать? — несколько растерянно осведомился Николай. — Ты можешь попробовать перейти линию фронта, когда встанешь на ноги, — ответил Максим. — Но один, без меня.
— А ты?
— А я попробую найти партизан и буду бить врага здесь. В крайнем случае, сам организую отряд. Я, вот, думаю. Может быть, тебе тоже остаться? Найдём хирурга как-нибудь, достанем твою пулю. Будем вместе воевать.
— Нет, Макс, — подумав, ответил Николай. — Ты делай, как знаешь, а я всё-таки попытаюсь добраться к нашим. Я — лётчик, — он выпрямился. — А пехотинец из меня, как из дерьма пуля. Я и стрелять-то толком не умею.
— Как это? — удивился Максим. — Разве вас не учили?
— Учили, конечно. Всех учат. Но как? Я, например, стрелял только на стрельбище. Из пистолета ТТ, нагана и СВТ.
— Что такое СВТ? — спросил Максим.
— Самозарядная винтовка Токарева, — ответил КИР, решив, что обращаются к нему. — Десять патронов калибра 7,62 мм в магазине. Прицельная дальность — четыреста метров.
— Она самая, — подтвердил лётчик. — Причём стрелял из всего этого я ещё до войны и по паре раз, не больше. А когда война началась, только из пулемётов. Авиационных.
— Да, наверное, ты прав, — сказал Максим. — Всё равно не угадать, что лучше. Поэтому нужно поступать, как подсказывает сердце.
— Так всегда нужно поступать.
— И снова ты прав, — согласился Максим.
Прошло ещё два дня.
За это время Николай успел рассказать Максиму о себе. Беспризорник, чьи родители умерли от голода в тридцать втором году (бабушки и дедушки погибли ещё в Первую мировую и Гражданскую), он сначала связался с криминалом и совсем, было, пошёл по кривой дорожке. Но однажды попал в облаву, после чего оказался под Харьковом, в детской трудовой коммуне имени Ф. Э. Дзержинского, которой руководил знаменитый педагог Антон Макаренко.
— Там из меня сделали человека, — вспоминал он с теплотой. — В коммуне я понял, что учиться и работать на благо страны, для людей, гораздо интереснее, чем шарить по чужим карманам, спать в подвалах и жрать то, что удалось сбанчить или стырить.
— Подобрать или украсть, — перевёл КИР.
— Молодчик, сечёшь базар, — с особой усмешечкой заметил бывший беспризорник.
— Эй, давайте всё-таки по-русски, — сказал Максим.
— Конечно, — согласился лётчик. — Это я так… вспомнил молодость. Но ты от фени, кстати, нос не вороти, если хочешь тут за своего сканать. Сойти, в смысле. Тут многие эту науку прошли. А кто не прошёл, тот слышал и запоминал.
— Учту, — сказал Максим. — Не волнуйся, память у меня хорошая, на лету всё хватаю. А что не ухвачу, КИР подскажет.
— Ну, КИР то не всегда с тобой будет.
— Всегда, — сказал Максим. — Я его с собой возьму, когда пойдём. Здесь не оставлю.
— Ух ты, — восхитился младший лейтенант. — А так можно?
— Можно, — сказал Максим.
В тридцать шестом году Николай Иванович Свят покинул стены коммуны с аттестатом о среднем образовании и дипломом токаря третьего разряда.
Работал токарем на Харьковском тракторном заводе, жил в рабочем общежитии, ходил в аэроклуб Осоавиахима [3] и, в конце концов, поступил в только что организованную Чугуевскую военную авиационную школу лётчиков, окончил её с отличием в этом году, получил на петлицы «кубарь» младшего лейтенанта и был направлен служить в 254-й истребительный авиационный полк в составе 36-й авиадивизии ПВО.
А уже 22 июня принял свой первый бой.
[1] Дерьмо (пер. с нем.)
[2] Термин из теории хаоса, означающий чувствительную зависимость от начальных условий, при которой небольшое изменение в одном состоянии детерминированной нелинейной системы может привести к большим различиям в последующем состоянии (взмах крыла бабочки в результате может вызвать торнадо).
[3] Общество содействия обороне, авиационному и химическому строительству.
Глава пятая
Николай за эти два дня много узнал о будущем и даже перестал бурно на всё реагировать, как это было в начале.
А то ведь до откровенного горя и ярости доходило.
Максим лично видел слёзы на глазах лётчика, когда он узнал о смерти товарища Сталина в тысяча девятьсот пятьдесят третьем году. И успел отнять пистолет, когда тот услышал новость о том, что в СССР 2.0 нет Коммунистической партии.
— Брешешь! — яростно воскликнул младший лейтенант и потянулся к кобуре (к этому времени КИР отстирал и восстановил форму лётчика, и теперь она — чистая и отглаженная вместе с пистолетом в кобуре, ремнём, портупеей, лётным шлемом и очками лежала на стуле). — Брешешь, гад! Да я тебя пристрелю за такие слова! Избавлю наши советские органы от грязной работы!
Однако с неизбежным пришлось смириться. В СССР 2.0 действительно не было Коммунистической партии.
— Комсомол есть, а партии нет? — недоверчиво спросил Николай, немного успокоившись. — Как такое может быть?
— Комсомола тоже нет, — сказал Максим. — В том виде, который существует у вас. Есть ССМ — социалистический союз молодёжи. Добровольная общественная организация по типу творческих союзов. Писателей, там, или художников. Хочешь — вступаешь. Не хочешь — не вступаешь. Никто тебе и слова не скажет.
— Но ты же мне честное комсомольское слово давал!
— Это для убедительности. Я не комсомолец и не мог бы им стать при всём желании.
— Погоди, а в этом вашем ССМ состоишь?
— Состоял. Уже нет.
— Почему?
— Вырос, — пожал плечами Максим. — ССМ хорош, когда тебе пятнадцать-восемнадцать. Ладно, двадцать. Девчонки, походы, волонтёрство, романтика. Потом наступает взрослая жизнь.
— То есть, ты мне соврал.
— Ага. Извини. Но слово всё равно осталось честным.
— А пионерия? — хмуро осведомился Николай.
— Есть пионеры, даже красные галстуки носят. Но вступление тоже абсолютно добровольное, никакой обязаловки. Понимаешь, Коля, как бы тебе помягче объяснить… Именно партия во многом стала причиной того, что первый Советский Союз развалился. Второй раз мы на эти грабли решили не наступать. Уж больно накладно выходит.
— Всё равно не понимаю, — младший лейтенант был очень расстроен. — Как можно строить коммунизм без Коммунистической партии?
— Можно. Если назвать его социализмом, вернуть частную собственность в определённой мере и принять тот факт, что заставлять человека безоговорочно следовать той или иной идеологии — большая ошибка. Наша идеология — честный труд, справедливость и защита для всех. А наша партия — все советские люди, которые просто знают, что живут в лучшей стране на свете. Потому что это факт.
— И никто на свете не умеет лучше нас смеяться и любить? [1]– процитировал лётчик.
— Именно.
— Ты сказал — вернуть частную собственность. Это что получается, у вас буржуи себя хорошо чувствуют и жируют?
— Напомни, какого ты года рождения, двадцатого?
— Двадцатого, — подтвердил Николай.
— НЭП помнишь? По идее должен был застать краешком.
— Так и есть. Краешком помню. Отец рассказывал, если бы продразвёрстку продналогом не заменили, совсем худо бы пришлось сразу после Гражданской войны. Он в Первой Конной у Будённого Семёна Михайловича воевал. Подо Львовом был ранен, комиссовали. Домой в деревню вернулся, а тут продразвёрстка. Три четверти урожая, считай, отдать надо… — взгляд Николая затуманился, лётчик вспоминал непростые дни.