Куда ни кинь глаз, всюду развороченная земля. Надолбы, колючая проволока, заграждения, воронки, дымящиеся руины, далекий гул канонады. Сюда тоже доносится музыка Рахманинова… Она раздается из открытой двери блиндажа в береговом скосе, перед которым бойцы моются водой из ведер, бреются иступившимися бритвами.
Иван ласково, слегка снисходительно оглядывает смеющиеся лица.
У трофейного приемника расселись бойцы. Здесь же Иван.
Голос певца.
Лейтенант, сидящий подле приемника, хотел было крутануть ручку настройки, но молоденький боец останавливает его.
Молодой боец. Оставьте, товарищ лейтенант!
Усатый боец. Душевно поет…
Солдаты вслушиваются в музыку романса.
Голос.
Молодой солдат. Это музыка Рахманинова!
Иван. Да, Рахманинов… Сергей Васильич… Старый друг мой.
Лейтенант (насмешливо). Кто твой друг — Рахманинов?
Иван кивает.
Молодой солдат. Он за границу эмигрировал!
Лейтенант. Какой он тебе друг, ври, да знай меру!
Иван (настойчиво). Друг с самых молодых лет. Мы с ним девушку одну любили, она после моей женой стала!
Усатый солдат (хохочет). Хорошо травит!
Лейтенант. Кончай дурочку валять! Рахманинов — музыкант известный, а ты кто?
Иван. Сначала крестьянин, потом солдат, потом колхозник, опосля лагерный доходяга, после помощник капитана, а теперь обратно солдат… А с Рахманиновым на Тамбовщине вместе жили — он барин, а я — при кухне мужиком. На Марине перехлестнулись… (Горделиво.) А все-таки мой верх оказался!
Солдаты загоготали.
Усатый солдат. У Рахманинова бабу отбил! Ну, дает!
Рябой солдат. Ребя, вы послухайте! Ну, брешет!
Иван ласково, слегка снисходительно оглядывает смеющиеся лица.
Иван. Было дело… Переживал я крепко! А Марина все ж таки мне досталась! (Он помолчал.) Правда, ненадолго — померла вскорости от рака.
Солдаты неловко переглядываются. Смех увял. Какая-то правда чувствуется в словах Ивана. В проеме двери видны плещущиеся водой голые торсы моющихся солдат.
Иван. Да… Такие дела! (Он смотрит за дверь.) Эй, братцы, моя очередь бриться!
Иван встает, идет к выходу из блиндажа.
Афиша объявляет об очередном выступлении Рахманинова в помощь русскому народу. Под афишей толпа. Все билеты проданы, шныряют спекулянты. Улица запружена желающими попасть. Мелькают военные формы. Подъезжают то и дело черные лимузины со знатными зрителями.
Рахманинов, совсем по-домашнему закутанный в плед, нахохлившись, сидит в кресле с чашкой чаю. Достает какие-то таблетки, запивает, поморщившись, с трудом глотает, потом достает термометр из-под мышки, пытается разглядеть температуру, но опухшие, слезящиеся глаза плохо видят. В дверь робко стучат. Рахманинов торопливо прячет градусник.
Рахманинов. Кто там?
Входит архитектор Мазырин, останавливается у двери.
Архитектор. Не гоните, Сергей Васильевич.
Рахманинов. Ах это вы…
Архитектор. Я приехал из Чикаго, специально чтобы увидеть вас, хоть на мгновение… Чтобы сказать вам, что…
Архитектор бледен, от волнения ему трудно подобрать слова.
Архитектор.…Что я был не прав. Трагически не прав. Мне стало невмоготу жить, не попросив у вас прощения.
Рахманинов. Я соскучился по тебе, Александр. (Он улыбается.) И в преферансик не с кем сразиться…
Архитектор, прямой как струна, подходит к Рахманинову, протягивает руку.
Рахманинов. Мир?
Рахманинов молча пожимает протянутую руку, лицо архитектора дрогнуло, из глаз брызнули слезы.
Архитектор. Вы… ты великий, великий… Гордость наша!
От избытка чувств припадает к руке Рахманинова губами, но тот сердито отдергивает свою руку.