Генерал-губернатор Пален серьезно ходатайствовал о том, чтобы в Венден, где тогда движение сосредоточивалось, был вызван сам преосвященный Иринарх, «чтобы разъяснить крестьянам, в присутствии члена губернского правления, их заблуждение». Это ходатайство исполнено не было, но зато в 1841 году преосвященный Иринарх сам отозван из Риги и увезен в Псков под присмотром особого чиновника, командированного обер-прокурором Святейшего Синода, смотревшего в те дни совсем иначе, чем теперь. И сегодня, почти полвека спустя, глядят из грузной золоченой рамы, как бы желая говорить, сосредоточенные черты лица почтенного святителя, в лице которого православная церковь понесла в те дни глубочайшее, нелегко забываемое оскорбление.
Мрачные воспоминания эти вызваны, конечно, не с целью пробуждать какое-либо чувство отместки. Что главные причины тогдашнего первого движения в православие не были делом агитации нашего духовенства, в которой его обвиняли, а явились последствием веками сложившегося невыносимого быта крестьян, достаточно привести следующие два свидетельства двух коронованных лиц. В 1586 году король польский Стефан Баторий, предлагая ландтагу темы для занятий, выразил, что «утеснения, которым подвергаются лифляндские крестьяне со стороны помещиков, столь жестоки и бесчеловечны, что во всем мире, даже между язычниками и варварами, не встречается ничего подобного».
Когда, в 1764 году, летом, проезжала по Лифляндии Екатерина II, то, согласно её приказанию, ландтагу 1765 года предложено было генерал-губернатором Броуном обсудить «нищету крестьян, которую её Величество при проезде по провинции Лифляндии собственными глазами узрела». Вот в этом, а ни в чем другом, заключались в сороковых годах причины движения к православию.
Блестящей, богатой, радушной представляется приезжему Рига, и невольно напрашивается мысль о том, насколько обусловлено это богатство Риги, не говоря о труде местного населения, тем, что под скипетром русской державы впервые, безусловно, если не считать короткого времени Плеттенберга, после почти шестисотлетнего существования, вступила Рига в период мирного благоденствия. Необходимы некоторые исторические воспоминания, которые тут будут уместны.
Семисотлетие Риги уже завершилось. Чего-чего не видал город за это время, каким влияниям не подвергался, каких разнообразных положений и противоположений не испытал? Мало городов, имеющих такое великолепное прошлое, с точки зрения чисто художественной. Вот несколько картинок, на выдержку взятых из длинного ряда столетий.
XIII век, 1201 год; по устью Двины еще дремлют вековые леса, полные священных деревьев язычества; обитатели безмолвных соседних стран — длиннокудрые эсты, латыши, куроны и ливы. К холму, называвшемуся Риге, подплывают суда с военной силой, позванивают доспехи, высятся копья и бердыши; воздвигается замок, стены готовы, но обитателей еще нет, их привезут из чужих краев, из католических стран, на самом рубеже православия. Это — основание города епископом Альбертом. Только восемь лет спустя уже совершается в Риге первая казнь, со всеми мрачными подробностями средневековой юстиции: казнят рыцаря Соеста, убившего орденсмейстера Винно; это начало, это фронтиспис ко всем пестрым ужасам междоусобий, имеющих явиться в только что образованном рыцарском ордене.