Наутро следующего дня пейзаж снова изменился: берега реки начали одеваться густым, но пока еще низкорослым лесом. За полдень мы миновали последний из больших аргентинских городов — Корриентес, и вскоре Парана почти под прямым углом повернула на восток. С севера в нее тут впадает не менее многоводная река Парагвай, по которой шел наш дальнейший путь. Слева от нас потянулось теперь аргентинское Чако, а справа — берега нашей обетованной земли — Парагвая.
Тут ландшафт стал уже совсем иным. По обоим берегам вытянулись стены высокого, непроницаемого леса, обильно перевитого лианами. На его темном фоне, у самой воды, тут и там виднелись салатно-зеленые заросли гигантского бамбука. С аргентинской стороны они часто расступались, давая простор широким, болотистым лагунам, в которых лениво копошились крокодилы, группами бродили поджарые розовые фламинго, да неподвижно, как часовые, стояли на одной ноге белые цапли и толстоклювые южноамериканские марабу.
Но наше внимание, по вполне понятным причинам, гораздо больше привлекал парагвайский берег, от которого мы шли в непосредственной близости. Тут не было ни лагун, ни болот, — высокий девственный лес тянулся мимо нас бесконечной стеной, В нем различали мы пальмы, эвкалипты, мимозы и множество совершенно неведомых нам деревьев, по ветвям которых деловито сновали небольшие, рыжевато-серые обезьяны. Изредка прибрежные заросли раздвигались, образуя маленькую поляну: на ее опушке обычно ютилась одинокая и до предела примитивная лачуга, из которой при приближении парохода выкатывалась ватага полуголых, смуглых ребятишек. Иногда шагах в двадцати от них нежилось на песке с полдюжины крокодилов и это соседство, по-видимому, нисколько не беспокоило ни одних, ни других. Позже мы узнали, что здешний крокодил «жакаре» существо довольно мирное, промышляет он, главным образом, водоплавающей птицей и на человека может напасть только в порядке самозащиты.
Едва успело зайти солнце, как землю окутал мрак быстро наступающей тропической ночи. Только мириады необыкновенно ярких светлячков огненными трассами во всех направлениях прожигали тьму. Казалось, что здесь только что беззвучно разорвалась грандиозная, прилетевшая из космоса ракета-фейерверк и ее бесчисленные искры огненным дождем оседают на черные берега реки.
На следующий день, пополудни, наш пароход бросил якорь посреди реки: ввиду обмеления Парагвая, вызванного сильной засухой, он дальше идти не мог. К счастью до Асунсиона отсюда оставалось не более десяти километров. Нас перегрузили на подошедший колесный пароходик, а багаж на баржу, которую он вел на буксире.
Не проехали мы и двух верст после этой пересадки, как к нам приблизился быстроходный военный катер. На его баке стоял невысокий человек с бородой, в форме парагвайского дивизионного генерала. Это был столь прошумевший в те годы И. Т. Беляев. Кроме него, на катере находилось еще четыре парагвайских офицера, все они тоже оказались русскими.
Как только генерал поднялся на борт, Керманов отрапортовал ему о благополучном прибытии группы, затем принялся представлять всех нас. Беляев был добродушен, приветлив и держался просто, без всяких потуг на сановное величие. Едва закончились рукопожатия, он отвел Керманова в сторону и под нашими пытливыми взорами они минут пять о чем-то вполголоса совещались. Затем Керманов, обращаясь к нам, объявил:
— Господа! Его превосходительство предлагает нас, как образцовую группу, на которую возлагаются особые надежды, отправить не в станицу его имени, а на север страны, в район города Концепсиона, где все условия будут несравненно лучше. Я считаю, что нам остается только поблагодарить генерала и принять это великодушное предложение, что я от имени группы и сделал. Пароход на Концепсион отправляется сегодня вечером.
Некоторые приняли это известие безучастно, но у многих физиономии вытянулись. Энкарнасион, возле которого до сих пор селили колонистов, был расположен в субтропической и сравнительно обжитой местности, где достаточно было переплыть на пароме реку, чтобы попасть в большой аргентинский город Посадос, тогда как Концепсион находился в другом конце страны, в тропической зоне и на сотни верст вокруг не было ни одного мало-мальски культурного центра. Условия жизни в этом районе были нам совершенно неизвестны и едва ли могли сулить что-либо хорошее. Но мы были связаны воинской дисциплиной и добровольно данным обязательством безоговорочно подчиняться директивам Керманова, который теперь и решил самостоятельно нашу общую судьбу.