Эту работу было поручено выполнить помощнику Генерального Прокурора СССР тов. Евгению Николаевичу Краснопевцеву, внешне придирчивому, но исключительно сердечному человеку, с огромным опытом и профессиональным чутьем, и мне. После детального ознакомления с делом и доводами осужденного Нерезкова мы выехали в город Орехово-Зуево.
Нас, главным образом, смущала одна, но очень немаловажная деталь — почему на рубашке убийцы не оказалось следов крови?
А должны они быть? — спрашивали в то же время сами себя, — ведь на потерпевшем была дерматиновая куртка… Надо было разобраться в этом поточнее.
Истинные мотивы убийства также не были установлены ни следствием, ни судом, но предполагалось, что это результат недоработки следствия.
В Орехово-Зуеве представители органов следствия встретили нас холодно. Для приличия нам прямо ничего не говорили, но некоторые из них под различными предлогами выражали свое недоумение по поводу того, что мы приехали проверять дело Нерезкова, которого все в городе знали как рецидивиста и хулигана. Ни у кого из следственных работников не возникло сомнений в правомерности приговора.
Мать Паши — Мария Петровна Кулакова — встретила нас тепло, но была немного удивлена, когда узнала, что мы пришли к ней домой по поводу смерти ее сына.
Нам очень не хотелось ее беспокоить, но иного выхода не было.
Эта невысокая пятидесятилетняя женщина, с сильной проседью в волосах, подробно рассказала нам, как она одна без мужа, погибшего в Великую Отечественную войну, работая на текстильном комбинате, воспитывала сына.
И вот, когда сын вырос, выучился, возмужал, стал шагать в одном строю с трудовым коллективом текстильного комбината, где он и работал, пришла беда.
Весть о трагической, нелепой смерти единственного сына надолго приковала ее к постели.
К моменту нашего прихода она уже работала, но по всему было видно, что эта усталая женщина никогда не забудет постигшее ее большое горе.
После непродолжительного разговора я спросил: — не сохранилась ли одежда Паши?
— Нет, сынок, — ответила она.
— Абсолютно ничего? — переспросил я.
— Кажется, куртка сохранилась…
В сарае мы нашли дерматиновую коричневую куртку Кулакова — как раз то, что нас больше всего интересовало.
Куртка, с множественными порезами, представляла определенный интерес, так как эксперт, производивший вскрытие и исследование трупа Кулакова, его одежды не осматривал. Еще в морге, до вскрытия трупа, одежду потерпевшего эксперт вернул родственникам Кулакова. Естественно, что в этом случае вопрос, соответствуют ли колотые повреждения на куртке ранениям на теле потерпевшего по характеру, форме, размерам и месту их расположения, экспертом не исследовался.
Для решения ряда существенных вопросов упомянутая куртка вместе с необходимыми данными была направлена во Всесоюзный институт судебной медицины Министерства здравоохранения СССР, а мы занялись перепроверкой доказательств, положенных в основу приговора по делу Нерезкова.
Тщательно было осмотрено место происшествия. С целью выяснить степень достоверности показаний очевидцев события провели следственные эксперименты на видимость и слышимость.
В городском парке культуры и отдыха с участием Малахова был произведен следственный эксперимент с точным воспроизведением всех тех условий, которые были в момент происшествия.
Оказалось, что с того места у танцевальной площадки, где стоял Малахов, можно увидеть фигуры людей, находящихся у скамьи, где совершено убийство (скамейка расположена на расстоянии 55 метров от указанного места), можно относительно определить и одежду людей, но совсем нельзя различить их лица.
Таким образом, в результате эксперимента показания Малахова утратили то бесспорное доказательственное значение, которое придавалось им ранее.
При проверке оказалось, что объяснения Петрова, Грачева и Бурлакова доказательственного значения вовсе не имеют; они сводились лишь к тому, что до убийства свидетели видели Нерезкова в парке, что он и сам не отрицал.
Факт бегства Нерезкова из парка, о чем показывали свидетели Ершов и Павлов, сам по себе не мог служить уликой, подтверждающей, что убийство совершено им, а не кем-либо другим из группы бежавших людей.
К моменту окончания проверки из института судебной медицины поступило заключение, в котором был дан ответ на вопрос, при каких условиях белая рубашка преступника в момент нанесения им множества ранений своей жертве могла остаться не испачканной и не забрызганной кровью. В заключении отмечалось, что в данном, конкретном случае на рубашке убийцы должны были образоваться следы крови, так как 2 из 15 ножевых ранений были нанесены Кулакову в открытые, не защищенные тканью дерматиновой куртки части тела, — у основания шеи справа у внутреннего конца правой ключицы и на уровне второго хряща грудины справа.
В связи с этим заключением оказалось возможным сделать более или менее определенное суждение о форме и размере орудия преступления, установить, что расположение ран совпадало с разрезами куртки.
Стало ясно, что куртка на потерпевшем в момент нанесения ему ранения была застегнута.
Результаты проверки по возвращении в Москву были доложены Генеральному Прокурору СССР.
По мотивам отсутствия в действиях Нерезкова состава преступления Генеральным Прокурором СССР был принесен протест, и вскоре приговор в отношении его был отменен, а сам он из-под стражи освобожден.
Кто же настоящий убийца? Вот на этот вопрос необходимо было еще ответить при повторном расследовании дела, которое было поручено мне.
С помощью органов милиции, путем опроса значительного числа жителей города, с привлечением широкой общественности, мне удалось установить тех ребят, которые находились на аллее в непосредственной близости от скамейки, где было совершено это зверское преступление и видели убийцу.
Ими оказались Глотов В. П., по кличке «Муха», Лексиков С. С, по кличке «Любезный», Носов А. А, по прозвищу «Шмара».
Все они оказались осужденными после убийства Кулакова за кражи и другие преступления и по нашим требованиям были переведены из различных колоний в Москву. Милиция выявила также еще 5 человек, бывших в тот вечер в парке.
К моменту нашего знакомства с Глотовым, по кличке «Муха», на его «лицевом счету» было шесть судимостей и в общей сложности ему предстояло отсидеть 18 лет.
Этот сухощавый, высокого роста мужчина, 28 лет, с правильными чертами лица, считал себя «вором в законе» и придерживался всех тех правил, к которым «обязывал его титул».
Зная все это, при первой встрече с ним я старался понять его характер, стремления и т. д.
— Василий Павлович, нуждаюсь в вашей помощи, — заявил я на первом допросе. Глотов насторожился…
На третьей беседе, когда он убедился, что я отношусь к нему с уважением, несмотря на то, что он преступник, считаю его человеком, этот неразговорчивый «джентльмен» стал поддерживать мою беседу.
— Я готов взять это убийство, спишите на меня, — заявил на одном из допросов Василий Павлович.
— Нам нужна только истина.
— Не все ли равно, — не унимался Глотов. Когда «Муха» убедился, что глубока ошибается, он пытался объяснить, что, назвав убийцу, тем самым нарушит неписаный закон, существующий среди подобных ему лиц, запрещающий выдавать коллегу и вообще помогать следствию.
Но как он ни старался меня в этом убедить, чувствовалось, что в душе он тяготится этой традицией и вообще давно решил «завязать узел». Не доставало ему только смелости, чтобы решиться на такой шаг. Нужен был толчок со стороны. Этапирование его в Москву и беседа по душам предопределили дальнейшее его поведение.
Вот что он рассказал:
«Я сидел на лавочке вместе с ребятами по правую сторону аллеи, если идти от танцевальной площадки к выходу из парка на железную дорогу. Уже собирался уходить, как увидел приближавшегося к нам со стороны танцевальной площадки Ивана «Лысого» вместе с неизвестным мне парнем. Иван усадил этого парня на противоположной от нас лавочке и стал с ним ругаться. Я подошел к ним, и на мой вопрос: «что случилось?»—Иван «Лысый» ответил: «Я его зарежу».