Поддержание строжайшего революционного порядка требовало четко поставленной уголовно-розыскной и следственной работы. Все те, кто служил в следственном аппарате царской России и буржуазного Временного правительства, после того как к власти пришли рабочие, солдаты и крестьяне, оставили свои посты. Их заменили новые следователи. В основном, за очень небольшим исключением, ими являлись те же рабочие. Опыта у них не было никакого — ни криминалистического, ни юридического. Образования тоже не хватало. Все держалось на энтузиазме и революционной интуиции.
Нелегко пришлось первым работникам советского следственного аппарата и их ближайшим помощникам — агентам уголовного розыска (ныне слово «агент» заменено другим — «инспектор»). Старый полицейский архив сгорел еще в дни Февральской революции. Все пришлось создавать заново, в том числе и дактилоскопическую картотеку. Дело усугублялось еще и тем, что при правительстве Керенского из тюрем были выпущены все уголовники.
Ядовито-махровым цветком расцвела в Петрограде преступность — это мрачное наследие прошлого. Воровство, налеты и грабежи приняли характер стихийного бедствия. Вооруженные бандиты орудовали на улицах, вламывались в квартиры, наводя страх на обывателей. Работники органов правопорядка самоотверженно охраняли население и государственные учреждения от уголовно-преступных элементов. Знаменитый английский писатель Герберт Уэллс, побывавший в 1920 году в молодой Советской Республике, писал в своей книге «Россия во мгле», что «в начале 1918 года новому, большевистскому правительству приходилось вести жестокую борьбу не только с контрреволюцией, но и с ворами и бандитами всех мастей».
Это был самый настоящий фронт. С наганом в одной руке, с фонариком в другой сотрудники милиции обыскивали чердаки и подвалы, проводили облавы, проверяли злачные места. «Граждане, оставайтесь на своих местах и предъявите документы!» — эти слова ежевечерне звучали приказом в ресторанах, трактирах, чайных, пивных, в «шалманах» и притонах, куда заглядывали агенты уголовного розыска в поисках налетчиков. В этих заведениях пахло пролитым из опрокинутых кружек пивом, рассыпанной полупьяными подружками налетчиков пудрой и порохом. Случалось, здесь вспыхивали ожесточенные перестрелки.
Пойманные преступники представали перед следственными комиссиями, созданными при районных Советах, или же их приводили прямо в Центральную следственную комиссию. Она помещалась на третьем этаже особняка на набережной Фонтанки, 16, — там, где теперь находится Ленинградский городской суд. Следователи допрашивали налетчиков и убийц, воров и грабителей и отправляли их в тюрьму.
Среди задержанных встречалось немало таких, которые начинали свой преступный путь еще до революции. Это были преступники-профессионалы.
Пройдет некоторое время, и профессиональная преступность в нашей стране исчезнет полностью. Как своего рода курьез будет воспринято в 1939 году появление в Ленинграде некоего И. Поляковского, задержанного за кражу и оказавшегося вором-профессионалом с преступным стажем 49 лет. Первую кражу он совершил в 19-летнем возрасте в 1890 году. Поляковский имел 6 судимостей до революции, 4 — в послереволюционный период и 25 приводов. Это был едва ли не последний из «могикан».
Пока же, в описываемое нами время, преступники чувствовали себя еще как рыбы в воде. Вместо паспортов они предъявляли порой всякие липовые справки, наподобие той, что была изъята у задержанного при облаве на вокзале подозрительного лица. Скрепленный печатью управления бывшей рязанско-уральской железной дороги документ гласил (цитируем с сохранением стиля и орфографии):
«Предъявитель сего Скопской губернии, Гравской губы, Ополландского сезда, деревни Поляки Иван Хведулов, стало быть я, отпущен в города и селения Россиянских империев строкой от низеписанных цислов на девять месяцев, стало быть ровно на полгода. Пашпорт выдан с тем, цтобы но городу ходить честно и благородно, в кабацары не заходить, в трактирах на билиндрясах не хопать, не требовать цвайной сбруи, не пить цваю с заморским огурцом, стало быть с филимоном. При сем были свидетели: с Полин Мякин малец, с кривой версты Ванька да Хваткий Сенька, деревянный староста в липовых лаптях, набольший аблакат по казенным делам, Еремей в белых портках с гашником и секретарь подписамши».
Неизвестно, чего здесь было больше: безграмотности или издевки? И этот, с позволения сказать, «документ» служил, как полагал преступник, «видом на жительство»!