Утром меня разбудил Павел. Вид у него был несчастный.
- Я говорил с женой, - сказал он.
- С кем?
- Вообрази, она отказалась от полиандрии. Живет теперь в Мадриде с одним старым тореадором и даже стряпает для него. Больше не хочет жить с несколькими мужчинами одновременно. Перешла к моноандрии. Этого я никак не мог ожидать. Теперь мне придется оставаться в Гималаях со своим смешным исследованием до самой смерти.
- Вот уж не думал, что в этой пещере есть телефонная связь. С удовольствием поговорю со своим секретарем в Лондоне: меня беспокоят мои фабрики в Манчестере.
- Но здесь нет никакого телефона...
- Да очнись ты! Значит, ты не мог говорить с женой, где бы она ни была - в Мадриде, в Порту или в Ницце. Просто тебе это приснилось.
- Но я с ней действительно говорил! - изумленно возразил Павел.
До этого ему и в голову не приходило усомниться: сон это или нет. Он и впрямь как маленький ребенок. Когда волнуется или убеждает кого-нибудь, срывается на дискант.
- Где Гелена?
Мы стали ее искать. Но охотники исчезли и Гелена с ними. В большой пещере мы застали только старика, рисовавшего на стене животное, которое вчера принесли на ужин. Я заметил, что он пользуется лишь тремя красками: венецианской красной, темной и светлой охрой. А из чего он делает кисти? На нас он даже не взглянул, словно нас и не было. Мне захотелось стукнуть его. Но кто знает, может, он очень силен, несмотря на старость? Мы направились к выходу из пещеры. Я вскарабкался на каменные глыбы. Там лежало дамское зимнее пальто.
- Что эти бестии сделали с нею?
Я наклонился над пропастью. Надеюсь, она не рискнула спуститься по такой отвесной скале. Вдруг мне почудилось, что я вижу ее внизу с разбитой головой.
- Она пошла с ними на охоту, - послышалось сзади.
Я оглянулся.
- Ты сам видел? - спросил я Павла.
- Нет.
- Так откуда ты знаешь, что она пошла с ними на охоту?
- Я не знаю. Я ничего не говорил. И ничего не слышал.
Позади нас в пещере все еще стоял старик с кистью в руке, склонившийся над своим произведением.
- Понимаю. Они объясняются без слов. Как животные или насекомые.
- Ты еще ничего не понимаешь, - снова услышал я чьи-то слова.
ОБЪЯСНЕНИЕ
Я обидел их своим сравнением. Они не животные и не насекомые. Это люди. Но они пошли не тем путем, что homo sapiens. Они не мыслят в нашем понимании, не прибегают к разуму для логического анализа, для дедукции или абстрактного счета. Это homiens sensuosi, больше всех животных развившие свои чувства: зрение, обоняние, слух и осязание. Они воспринимают мир гораздо лучше и тоньше, чем мы. Именно потому они так изумительно рисуют, могут объясняться на расстоянии посредством какого-то вида телепатии, свойственной - я верю этому - и людям, могут предвидеть погоду, спастись от моей точной винтовки и в любой момент поймать тех, кто их преследует. В здешних условиях это было для них необходимым. Они не строили жилищ, не приручали животных, имели лишь самые необходимые орудия, они не жили вне природы, но слились с ней, были ее частью - высшим видом плотоядных животных. Как я сожалел, что не могу наблюдать за ними во время охоты. Убежден, что, если бы кто-нибудь привел сюда леопардов, их бы уничтожили так же, как тех гигантских медведей, кости которых мы видели в пещере у очага.
Через несколько дней мной овладела странная апатия. Павел назвал это состояние счастьем. Мне чудилось, что все проблемы моей жизни уже разрешены, что я навсегда стал членом здешнего племени, которому буду помогать, не знаю уж каким образом, был счастлив, когда Гелена принесла свою первую добычу, и мне казалось совершенно ненужным заботиться о моих предприятиях в Англии, об имуществе и имениях, друзьях и родственниках. Я смотрел отсюда на жизнь в буквальном смысле слова с птичьего полета. С одной стороны, потому, что логово этих снежных людей находилось так высоко, а с другой - потому, что чувствовал покой и удовлетворенность, словно от опиума, который я как-то попробовал в Гонконге еще до войны. Павел переживал то же самое. Мы могли целыми днями сидеть и мечтать или наблюдать, как работает старик, любоваться его рисунками или творениями его далеких предков, по-видимому, расписавших эту пещеру еще в эпоху мамонтов.
Но только я понимал, как это опасно. В Гонконге я все же ушел из опиумокурильни, хотя прислуживавшая мне китаянка была очаровательнейшим созданием в мире и ей еще не исполнилось тринадцати лет. Ушел, разбив ее трубку. Я понимал, что то же самое надо сделать здесь: ведь апатия, которую Павел называл счастьем, могла возникнуть под воздействием разреженного высокогорного воздуха, бедного кислородом и действующего как наркотик. Я не верю, что наркотики могут дать человеку счастье. Я верю в мысль, в разум. Моя семья создала в Манчестере мануфактуры еще до наступления эпохи пара. Мы ввели первые машины в наших краях. Испокон веков мы были противниками религии и поддерживали науку, потому что наука - ключ к благосостоянию нашей семьи, Англии и всего человечества. Я верю в разум, который в конце концов переделает природу, в человека, который покорит все окружающее и таким образом станет равным своей извечной выдумке - всемогущему богу. Сам станет богом. Если кто-нибудь в этом сомневается, пусть побывает в Манчестере, Руре, Силезии или Донецком бассейне. Увидев чудеса современной техники, он перестанет сомневаться в возможностях человека. Сейчас я буду модернизировать свои заводы - вводить новые технические методы. Не могу я валяться на спине в Гималаях, когда другие работают.
Но Гелена отказалась вернуться. Я заподозрил, что она влюбилась в молодого охотника, но она объяснила, что дело не в любви, а в спокойствии и удовлетворенности, которые дает ей здешняя жизнь. Здесь отдыхать гораздо лучше, чем в Африке, охотясь на бегемотов. Гелена всегда была очень чувствительна и эмоциональна, часто приходила в восторг и дома потихоньку от всех писала маленькие акварели - я как-то случайно их обнаружил. Пожалуй, даже верила в некое неземное существо, придумала себе какую-то собственную веру, вроде деизма, которую приспособила к своему техническому образованию. И всегда ощущала себя одним из существ, сотворенных высшей силой, уважала законы природы.