Этот монолог вызвал целую бурю в зале суда. Раздались возмущенные голоса:
— Боже, какой цинизм!
— Позор!
Но были и другие возгласы, противоположные по смыслу:
— Как остроумно!
— Он просто душка!
Все эти голоса и на сей раз заглушил флегматичный голос бравого солдата Швейка.
— Во всяком случае, сразу видно, что этот малый далеко не глуп, — рассудительно заметил он. — А то, что его считают глупцом, ровным счетом ничего не значит. Вот я, например, официальный идиот. Специальная медицинская комиссия признала меня идиотом и даже освободила от военной службы. А между тем, я никак не глупее полковника Шредера или подпоручика Дуба.
— При чем тут вы, Швейк? — раздраженно перебил его Уотсон. — Все мы прекрасно знаем, что никакой вы не идиот! Вы просто притворяетесь!
Молчалин усмехнулся:
— Может быть, вы скажете, — язвительно возразил ему Уотсон, — что угодничать перед всеми вам тоже не нравится? Но кто же в таком случае заставляет вас пресмыкаться перед сильными мира?
— Осмелюсь доложить, — снова вмешался Швейк, — заставляют обстоятельства. Возьмите хоть меня. Поминутно приходится угождать каждому, кто выше чином. То пьяному фельдкуратору свою шинель под голову положишь. То с боем добудешь обед из офицерской кухни для пана поручика. Однажды мне даже случилось украсть курицу: уж больно хотелось порадовать господина обер-лейтенанта свежим куриным бульоном. А в другой раз я украл для него собаку. Дело чуть было не кончилось военно-полевым судом…
— Не понимаю, что вы хотите сказать, Швейк! — возмутился Уотсон. — Неужели вы тоже защищаете Молчалина?
Швейк вытянулся и взял под козырек.
— Никак нет! — отрапортовал он. — Я только хочу сказать, что обстоятельства выше нас. Если бы мне, скажем, посчастливилось родиться членом императорской фамилии, все угождали бы мне, даже если бы я совсем выжил из ума, как наш обожаемый монарх Франц-Иосиф. Но богу было угодно сделать меня простым солдатом. А солдат — человек подневольный.
Молчалин тут же воспользовался этим аргументом:
— И все-таки, что ни говорите, а угодничать подло! — не сдавался Уотсон. — Впрочем, Чацкий назвал вас подлецом не только потому, что вы лицемер и подхалим. Вспомните Софью, сударь! Вот она, главная ваша подлость!.. Господин комиссар, — обратился он к Чубарькову. — Вы думаете, он на самом деле был в нее влюблен? Как бы не так! Да не будь эта несчастная девушка дочерью начальника, он бы даже и не поглядел в ее сторону!
— Гражданин Молчалин! — строго обратился к Молчалину Чубарьков. — Это верно? Отвечай суду чисто и, как говорится, сердечно.
Молчалин и тут не стал отпираться:
— Ну что? — торжествовал Уотсон. — Убедились?.. Вот-с!
Но Молчалина ничуть не смутил этот новый выпад. Уверенно и спокойно продолжал он развивать свою жизненную программу:
— Не смейте приплетать сюда Жюльена Сореля! — возмутился Уотсон. — Жюльен Сорель — человек гордый, самолюбивый, даже безрассудный. Он не мелкий подхалим и, уж во всяком случае, не трус!
— А это мы сейчас увидим, — сказал комиссар. Звякнув председательским колокольчиком, он громогласно объявил: — По просьбе истца вызывается свидетель… Как, говоришь, его звать, этого твоего дружка? — обернулся он к Молчалину.
— Жюльен Сорель, — пояснил Холмс, — главный герой романа французского писателя Стендаля «Красное и черное». Вы, впрочем, ошибаетесь, комиссар, называя его другом господина Молчалина.
Молчалин благодарно поклонился Холмсу: