— «Бедняжка будто знал, что года через три…». Как видите, это не сконструированная нашей машиной, а настоящая Лиза утверждает, что именно три года прошло с тех пор, как Чацкий покинул Москву. И тем не менее воздержимся пока от окончательного вывода. Допросим еще одного свидетеля.
— А кого?
— Лучше всего, я думаю, Фамусова. У него должна быть хорошая память на такие вещи.
Фамусов был под впечатлением внезапного приезда Чацкого. Вспоминая свой разговор с ним, он ходил взад и вперед по комнате и раздраженно бормотал себе под нос:
— Кто наглецом? Уж вы не обо мне ли? — спросил, появляясь на пороге, Шерлок Холмс.
Фамусов был искренне удивлен:
Но Холмс продолжал настаивать:
— Ну вот, дело проясняется, — удовлетворенно сказал Холмс, когда они с Уотсоном опять остались одни. — Как видите, Фамусов тоже настаивает на том, что с отъезда Чацкого прошло никак не меньше, чем три года.
— А это был настоящий Фамусов? — подозрительно спросил Уотсон.
— Я вижу, вы делаете успехи, — усмехнулся Холмс. — Не скрою, кое-какие реплики Фамусова и в самом деле были смонтированы нашей машиной. Но главная, та, ради которой мы к нему отправились, принадлежит Грибоедову.
Холмс снова открыл «Горе от ума» и, для убедительности водя пальцем по странице, процитировал:
— «Ну выкинул ты штуку! Три года не писал двух слов и грянул вдруг как с облаков…»
— Ну, хорошо. Пусть так, — согласился Уотсон. — Но я все-таки не понимаю, зачем нам понадобилось еще и с Фамусовым встречаться? Разве свидетельства одной Лизы было недостаточно?
— Если бы только один из персонажей комедии как-нибудь вскользь помянул, что Чацкий уехал из России три года назад, это еще могло быть случайной обмолвкой. Но вот мы убедились, что не только Лиза, а Фамусов тоже точно называет этот срок. Все это говорит о том, что Грибоедову почему-то очень важно было подчеркнуть, что Чацкий вернулся в Москву именно после трехлетнего отсутствия. Теперь мне совершенно ясно, что этот трехлетний срок тут не случаен.
— Что-то я не пойму, Холмс, куда вы клоните.
— Сейчас поймете.
— Еще одного свидетеля — допросить хотите?
— На этот раз самого Чацкого. Вы не возражаете?
— О, нет! Что вы… Только у меня к вам просьба… Стоять и молчать этаким болваном мне как-то неловко, даже унизительно. А Чацкий такой нервный…
— Перестаньте говорить обиняками, Уотсон! Скажите прямо, что вы хотите?
— Вы же знаете, я не привык говорить стихами. Мне трудно. Вы, наверно, заметили, что из-за этой проклятой необходимости все время говорить в рифму я был вынужден даже обратиться к Лизе «на ты»…
— Еще бы мне этого не заметить! В устах такого церемонного и благовоспитанного джентльмена, как вы, это прозвучало особенно комично.
— А главное, невежливо. Уверяю вас, это первый случай в моей жизни, когда я был так фамильярен с женщиной. И надеюсь, последний. Короче говоря, я надеюсь, вы позволите мне на этот раз поговорить прозой.
— Ладно, будь по-вашему. А чтобы вам не было обидно, я тоже перейду на прозу, — великодушно решил Холмс.
Чацкий стоял посреди залы, опустив голову, погруженный в свои, судя по его виду, не слишком веселые думы.
Холмс осторожно тронул его за плечо.
— Простите великодушно, что мы нарушили ваше уединение, Александр Андреевич. Вы задумались? О чем, если не секрет?