— Как капитан Копейкин?
— То-то и дело, что нет. И не только потому, что разбой его совсем особого рода. Чичиков разбойничает ради наживы, ради вкусной и сладкой жизни. А капитан Копейкин вынужден стать разбойником, потому что с ним поступили несправедливо. Не только обрекли на бесправие и нищету, но еще и обидели, оскорбили, унизили. А теперь подумайте, какой страшный урон нанес Гоголь своей поэме, изменив образ Копейкина. Ведь Копейкин-сластолюбец, Копейкин, мечтающий о всяких разносолах и французских винах, уже не так далек от Чичикова, как Копейкин, отстаивающий свое естественное право на жизнь. Внеся эти исправления, Гоголь невольно приблизил Копейкина к Чичикову, во всяком случае, сильно уменьшил пропасть, их разделяющую.
— Смотрите-ка! А мне это даже в голову не пришло! — признался Уотсон.
— Теперь, я надеюсь, вы понимаете всю сложность, всю значительность этой находки, — увлеченно продолжал Холмс. — Вы только подумайте! Вот литературовед отыскал подлинный текст «Повести о капитане Копейкине». И отныне во всех изданиях «Мертвых душ» две редакции этой повести поменялись местами: запрещенный царской цензурой «Копейкин» занял наконец по праву принадлежащее ему место в основном тексте поэмы, а поневоле искаженная Гоголем редакция той же повести перешла туда, где ей и надлежало быть: в приложения к «Мертвым душам». По совести говоря, Уотсон, мы с вами должны признать труд литературоведа, пожалуй, даже важнее, чем труд нашего брата сыщика.
— Не думал я, Холмс, что вы способны на такое нелепое умаление своих заслуг, — нахмурился Уотсон. — Впрочем, я забыл пословицу, гласящую, что самоуничижение паче гордости.
— О нет! — усмехнулся Холмс. — В данном случае мною движет не гордыня, а простое чувство справедливости. Я ведь еще не все сказал, что думаю по этому поводу.
— Вот как?
— Ну да. Я отметил лишь, что отчеты литературоведов о своих исследованиях остротой интриги не уступают порой рассказам о подвигах наших с вами коллег. Но я пока еще ни словом не обмолвился о тех преимуществах, которыми литературоведы обладают по сравнению с нашим братом криминалистом. Вспомните, например, о строфах из десятой главы «Евгения Онегина», которые Пушкин так тщательно и остроумно зашифровал, что их чуть ли не сто лет не могли расшифровать. Только в 1910 году литературовед Морозов…
— Мне кажется, Холмс, у вас тоже есть кое-какие заслуги в этой области, — запальчиво прервал его Уотсон. — Не вы ли блистательно разгадали шифр пляшущих человечков? Я готов допустить, что этот ваш Морозов совершил нечто похожее. Иначе говоря, я готов допустить, что какой-нибудь выдающийся литературовед иной раз может оказаться равен Шерлоку Холмсу. Но ведь вы, кажется, говорили о преимуществах, которыми литературоведы якобы обладают перед вами? Так вот, извольте прямо сказать: каковы эти преимущества?
— Позвольте я отвечу на ваш вопрос словами одного из родоначальников жанра литературоведческого детектива. Словами Ираклия Андроникова.
Сняв с полки книгу Андроникова, Холмс полистал ее, нашел нужное место, прочел:
— «Несколько слов о Холмсе…»
— О! Речь идет о вас? Интересно! — вскрикнул Уотсон.
— «Несколько слов о Холмсе, — невозмутимо продолжал великий сыщик. — Рассказы о нем в высшей степени отвечали своему времени… В то же время в них заключалось то ценное, что позволяет наряду с рассказами Эдгара По лучшие рассказы о приключениях этого сыщика относить к настоящей литературе. Я имею в виду умение героя связывать отдельные тончайшие наблюдения цепью неопровержимых логических умозаключений, имею в виду „торжество логики“, аналитический подход к явлениям жизни, увлекательные поиски доказательств, умение строить гипотезы…». Как видите, Уотсон, он отдает мне должное. Вы должны быть довольны.
— Ах, милый Холмс! — вздохнул Уотсон. — Вы забыли мудрую поговорку древних: «Бойтесь данайцев, дары приносящих…» Чует мое сердце, за всеми этими комплиментами последует какое-то «но».
— На этот раз ваша интуиция вас не обманула, — улыбнулся Холмс. — Правда, тут следует не «но», а «однако». Но это, разумеется, дела не меняет. Надеюсь, вы позволите мне дочитать это рассуждение до конца?