Грохочет очередной товарняк, стук колес отражается от серого бетонного забора, заглушая все другие звуки. Из темноты в освещенный круг бесшумно входит совершенно голый мокрый тип с поломанной гитарой под мышкой. Гриф у нее оторван, а в корпусе что-то постукивает.
— Черт! — испуганно вскрикивает Волдырь.
Тип худой, но мосластый, у него узкое лицо, низкий скошенный лоб, выступающая вперед острая челюсть. На синей коже синеют тюремные татуировки, но главное: все тело — от горла до лобка — рассекает зловещий багровый рубец, каких не бывает у живых людей.
— Черт! — Фитиль вскинул голову и отшатнулся. — Ты что, из морга?
— Откуда вы меня знаете? — хриплым угрожающим голосом спросил незнакомец. И наставил узловатый, с острым ногтем палец сначала на одного бродягу, потом на другого.
— Быстро отвечать! А то сожгу заживо!
Волдырь и Фитиль притихли.
— Ты чего волну гонишь? — вмешался Верблюд, зло рассматривая чужака, который вторгся на его территорию. — Чего развыступался?
— Не, правда, я же работал в морге санитаром! — приободрился Фитиль. — Там у всех такие отметины после вскрытия! И все они внутри пустые!
— Сейчас и ты пустой будешь…
Голый сунул в корпус сломанной гитары голую руку и тут же вытащил обратно. Теперь в ней была зажата длинная финка, какими в деревнях любят колоть свиней. Он шагнул вперед, к Фитилю. Лицо незнакомца ничего не выражало, в глазах горел адский огонь.
Может быть, испуганный Верблюд воспринимал так отблески костра. Его криминальный опыт хотя и многократно преувеличивался им самим, но реально ограничивался одной малозначительной и неавторитетной статьей — «бродяжничество». В зонах он насмотрелся на разный арестантский люд и безошибочно определил, что перед ним отпетый душегуб, способный запороть человека с той же легкостью, с какой бомж снимает с веревки чужое белье. Такие звери не достают «перо» просто так, чтобы напугать… Но ему, как главарю кодлы, все равно надо было «держать шишку».
— Ты чего? Зачем шабер вынул?! — Верблюд выставил вперед раскаленный прут с повисшей на конце шипящей колбасой.
Незнакомец заскорузлой рукой схватил ее, откусил огромный кусок и, не обжигаясь, принялся жадно жевать. Раздалось чавканье, по небритому подбородку потекла струйка слюны. Устремленный на Верблюда взгляд утратил опасную целеустремленность, адский огонь потух, превратившись в тлеющие угольки.
— Давай сюда бухло! — невнятно пробурчал сквозь набитый рот голый человек и, выхватив у фитиля банку с «Борисом Федоровичем», в несколько глотков осушил ее до дна.
— Оно ж не готово! — охнул Фитиль. — У тебя кишки склеются!
Незнакомец презрительно ухмыльнулся и швырнул банку Фитилю в голову, тот едва успел уклониться. Через несколько минут голый человек отшвырнул недоеденный кусок колбасы, удовлетворенно отрыгнул и осмотрелся.
— Сымай куртку! — приказал он Верблюду.
— А ты рубаху! — палец с острым ногтем ткнул в Фитиля.
— Ты скидывай штаны! — наступила очередь Волдыря.
— И колеса всем снять, я выберу по размеру!
Бродяги переглянулись и вопросительно посмотрели на своего старшего. Страшный чужак отбирал у каждого самое лучшее.
— Слышь, братское сердце, твое погоняло какое? — нерешительно начал «тереть базар» Верблюд.
— Они сами сказали только что. Оглох, что ли?
— Черт?! Так и зовут?
— Глохни! Давайте шмотки, быстро!
— Слышь, Черт, так со своими не поступают. Ты нашу жратву забрал, наше бухло, теперь шмотье… Мы же не лохи какие, чтоб нас бомбить… Знаешь, как это называется?
Голос Верблюда заметно окреп. Хоть по воровским «законам», хоть по бандитским «понятиям», чужак был не прав. То, что он делал, называлось крысятничеством. В зоне за это серьезно спрашивают: загоняют под шконку, бьют до потери пульса, могут и отпетушить.
— Как? — угрожающе прищурился Черт. — Скажи, если такой смелый!
Верблюд осекся. За слово надо отвечать.
— Так и называется… Можно спросить у людей, если не знаешь. У Гвоздя спросим, пусть он тебе скажет!
Гвоздя Верблюд, конечно, лично не знал и спрашивать у него ничего не мог. Только слышал, что это большой авторитет, почти коронованный.[4] Его имя действовало на блатных магически. Но не в этот раз.