— Мы скоро пойдем? — послышался голос Леонида.
Свечин решил заняться рацией во время вечернего привала. На связь ему действительно нужно выйти в двадцать один тридцать, а к берегу можно пристать раньше. На первый взгляд видимых повреждений в передатчике он не обнаружил. Винить Леонида в поломке не приходилось.
— Ну, Кузьма, — сказал Леонид, — теперь дорога гладкая. К мотору садись ты. А я посплю.
Так и просидел Кузьма весь день на корме у мотора.
Вечерний сеанс связи пришлось пропустить. Поломки Свечин не нашел, но передатчик молчал. Оставалось думать одно — «сели» батареи.
К вечеру следующего дня они прошли мимо яра, где еще неделю назад находился табор корневщиков. У воды белел свежеотесанный кол. Лодки не было. То ли Калиткин и Храбров подались ниже, то ли, заботясь о судьбе корней, доверенных Дзюбе, а главное — корня-гиганта, спустились в Спас.
Все это время Свечин думал о человеке, с которым он плыл в одной лодке, сидел у одного костра. Зачем Леониду понадобилось прослушивать записи?
Пока Кузьма копался в передатчике, Леонид предавался любимому занятию — строгал веточки. Возьмет одну и аккуратненько, будто карандаш, очиняет, стругает ее, пока не останется огрызок. Затем берет новую веточку, и все повторяется сначала.
Ну прослушал он записи, а дальше? Он узнал, что кто-то отравил его отца. Или он ищет другое, интересуется другим — драгоценным корнем? Это деньги, которые не придется делить ни с кем. Но для того, чтобы искать, где спрятан гигантский женьшень, надо наперед знать — он непременно существует. Откуда Леониду это известно?
От отца?
А ведь может быть! Тогда понятна двойная заинтересованность Леонида в поисках убийцы. Убийца — он же и похититель корня. Однако откуда убийца знает о редком женьшене? Почему убийца встречал Петра Дзюбу? Непонятно… Как и то, откуда Леонид брал деньги на «веселую жизнь» в городе. Возможно, в сговоре с отцом он сбывал женьшень и раньше. Хотя бы в последние два года.
Вывод, пожалуй, один. Я и Леонид знаем: у Дзюбы был корень, Дзюбу отравили, а корень похитили — вернее, спрятали. Если бы отец передал корень сыну, тот не стал бы сидеть в Спасе. Он бы уехал и продал женьшень. В Заготконтору? Такой корень — не иголка в стоге сена. Но если и до этого Леонид получал от отца корешки, то у сына есть свои каналы связан с покупателями. Сбыть корень «втихую» для него не проблема. «Покупают же «Волги» ради удовольствия», как говорит Самсон Иванович.
Что ж, Кузьме тогда понятны и слова Леонида: «Не хватало только, чтоб с тобой какая-нибудь ерунда приключилась». Ведь так было сказано. Но кто убийца? Телегин? Крутое? Или человек, на след которого еще не напали?
Снова они шли целый день. Леонид словно забыл подменять Кузьму у мотора. На этот раз Свечин почувствовал, что основательно выдохся.
Наконец Леонид сказал:
— Глуши!
Мотор смолк. Лодка стала поворачивать к берегу.
— Заночуем в Черемшаном распадке. Самое удобное место. Как ты думаешь?
— Наверное, — неопределенно пожал плечами Свечин.
Он окинул взглядом будто бы знакомые очертания берегов, уже тонувшие в глубоких сумерках.
— Вы на обратном пути тоже здесь ночевали?
— Мы… Вроде…
Высадились. Кузьма огляделся и вдруг понял, что попал в совсем незнакомое ему место, хотя еще минуту назад Свечину казалось, что именно тут они причалили с участковым инспектором Самсоном Ивановичем перед тем, как идти к Лысой сопке, где и нашли яму от вырытого корня-гиганта. Кузьма решил не выяснять, почему Леонид лгал. Пока не выяснять. В конце концов ему все равно, где они заночуют, а чего хочет добиться таким ходом Дзюба-младший, станет ясно из его дальнейших поступков.
«Стоп! Кузьма! Стоп!..
Сегодня мы первый день идем по тому отрезку пути к Радужному, по которому Дзюба двигался уже с корнем. С женьшенем в Лубянке!
Дзюба был отравлен и погиб при странных обстоятельствах в скалах у водопада. Но корень он мог оставить в условном месте. Ведь по моей версии отец и сын находились в сговоре.
Рано тревожишься, Кузьма. Лубянку видел старик удэгеец Ангирчи. Самсон Иванович ему верил.
А где та коса, на которой мы встретились со стариком? Если я не узнаю Черемшаного распадка, то коса, наверное, нами уже пройдена. На карте я не делал отметок ни тогда, ни теперь. Спросить у Леонида, далеко ли до Радужного?»
Тот ответил:
— Часов восемь. Ты что, места не узнаешь? Ничего, бывает.
— А против течения сюда за сколько времени можно дойти?
— Смотря какое течение. После дождя… В долгое ведро…
По-разному. Потом — какая лодка, какой мотор…
«Почему Леонид уходит от прямого ответа? — подумал Свечин. — Можно, конечно, попросить его, чтоб указал на карте, где остановились. Но поступить так — уверить его в том, что я догадался и о сговоре, и о существовании тайника, где спрятан женьшень-великан… Придется не спать».
Принять решение было куда легче, чем выполнить его. Тем более приходилось делать вид, будто спишь.
Снова и снова в мыслях Свечин возвращался к возможной причине отказа рации, разбирал самые сложные варианты. И вдруг его осенило: он не проверил, не разъединены ли каким-либо образом контакты между элементами, питающими рацию. Достаточно было Леониду просунуть между стыками сухих элементов клочок бумаги — и рация бы вышла из строя.
С первым светом Кузьма проверил это предположение и убедился, что оно правильно. Теперь у него не осталось никаких сомнений: Леонид должен знать, где находится тайник. К моменту убийства в котомке старика Дзюбы сокровища уже не было.
«Вот почему Леонид изматывает меня днем, держа на руле! — подумал Свечин. — Ему надо, чтобы я спал мертвым сном. Ему надо, чтобы я не мог сообщить в Спас о нашем точном местонахождении и вообще не знал его. Что ж, поборемся! До Радужного нам осталось идти часов десять. Если я воспользуюсь рацией, то Леонид поймет, что его подлость обнаружена, и к тайнику уже не пойдет. Придется сделать вид, что я ни о чем не догадываюсь, и наблюдать за ним».
Когда Свечин разбудил Леонида, тот, протирая глаза, сказал, что всю ночь очень плохо спал, — живот разболелся.
— Режет, сил нет!
Пришлось устроить дневку. А Кузьма не мог позволить себе спать и следующую ночь. Выдержать пытку бессонницей на вторые сутки было очень трудно. Мысли мешались, путались, темнота убаюкивала. Иногда Свечину казалось, будто он спит с открытыми глазами.
Если бы можно было двигаться, хотя бы сидеть, глядя в костер! Кузьма лежал, отвернувшись от огня, чтоб случайно брошенный Леонидом взгляд не застал его врасплох.
А днем Свечину снова пришлось занять место у руля.
Только на другой вечер они вошли в заводь у скал. В ту самую, откуда полторы недели назад Кузьма и Самсон Иванович на лодке Дзюбы отправились к его напарникам-корневщикам. Было еще достаточно светло. В заводи серо отражалось затянутое облаками небо. Чертовы скалы — высоченные, сильно выветренные — вздымались от самого уреза и опрокинутыми рисовались на глади воды.
Все осталось по-прежнему.
— Чего гнали? Было ж ясно — к вечеру придем, — раздраженно бросил Кузьма.
Две бессонные ночи доконали его. От звуков, цвета, запахов его отделила стена усталости.
— Погода могла испортиться… — отговорился Леонид.
При одной мысли, что и третью ночь — хоть она и решающая — придется не спать, к горлу Свечина подкатывал ком тошноты.
Леонид принялся похрапывать. Потом повернулся на другой бок и затих.
А Кузьма, загородившись от света костра рюкзаком, думал о том, что с легкостью перенес бы любую боль, лишь бы ему сомкнуть глаза. Ему казалось, что тогда жги его, режь — он не проснется.