Вдали у буровой вышки послышались выхлопы мотора: механик заводил дизель – скоро придут колхозники.
Ефимов вылез из шурфа – за ночь вода поднялась еще на двадцать сантиметров и сохраняла этот уровень.
Был час начала работы.
Москва. Май 1952 года.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Романы «По следу» и «Возвращение Ибадуллы» произведения более чем тридцатилетней давности. Ими начинал путь в литературу тогдашний инженер, в будущем крупный исторический писатель
Валентин Дмитриевич Иванов. Последующие труды Валентина
Иванова – эпические романы-хроники «Повести древних лет»,
«Русь изначальная» и «Русь Великая» – прочно завоевали читательские сердца, а ныне нашли широкую аудиторию многотысячными, увы, уже посмертными для автора, тиражами.
Признание заслуженно. Валентин Иванов умел не только живописать силой воображения далекое прошлое, но и самобытно философски осмыслить ключевые для Руси события. Ощущая прошлое, как сгусток народного опыта, его концентрацию, он чрезвычайно высоко ставил нравственный эталон древних русичей.
«В первом тысячелетии нашей эры славяне не были ни дики, ни аморальны, – утверждал он в одном из писем. – Убийство в их быту было редчайшим случаем, убийство своим своего, поэтому для таких исключительных случаев все Русские правды (их было много) разрешали не самосуд, но не считали преступным убийство же насильника в целях самозащиты или как выход гнева, как разрядку отчаяния близких пострадавшему… Никаких ритуальных убийств людей, обязанных сопровождать умершего, среди древних славян не было…»
Перо Валентина Иванова дарит общение с могучими характерами воителей и землепашцев. Их образы глубоко западают в душу.
Впервые – не только в русской, но и в мировой литературе, –
проникнув в глубинные горизонты шестого века, он воссоздает его, не прибегая к стилизации: словарь вполне современен, образы без натуги доступны нашему воображению. Такова магия таланта, и читатель полностью подпадает под нее. Вернее, активно стремится идти вровень с автором, приспособить свой шаг к его размашистому целенаправленному движению.
Принято говорить об ответственности перед будущим. Но нравственный долг существует и перед прошедшим. Люди, которым мы наследовали, не абстрактные понятия, они реально существовали на этой земле.
Валентин Иванов не льстил потомкам, уверяя будто те лучше уже по одному тому, что живут позднее. Он чутко уловил, что современников влечет в историю не только любопытство. Чем дальше уходишь от своей околицы, перешагиваешь обжитое время, тем яснее понимаешь: поражают не различия, притягивает сходство!
Мужество и самоотверженность из века в век имеют одинаковую цену. Страдание по-прежнему нуждается в милосердии. Отечество –
в защите. Любовь – в понимании.
Каким же человеком был сам Валентин Дмитриевич Иванов, чьи книги вот уже которое десятилетие пробуждают в читателе ответный внутренний голос?
Он прожил жизнь, обильную деяниями смолоду и щедро плодоносящую в зрелые годы.
Почти каждый, кто был приобщен к Октябрьскому перелому истории, одним этим уже выделен и осчастливлен. В накале общественных страстей духовное развитие стремительно убыстрялось.
Все менялось вокруг. Посреди российских катаклизмов никто не усмотрел диковинки в превращениях учительского сына Иванова, одной фамилией осужденного на безликость, а ныне, напротив, словно бы выигравшего от ее всеобщности! Встретив революцию пятнадцатилетним гимназистом, спустя два года он стал буденновским конником.
К сожалению, Валентин Дмитриевич не оставил биографических заметок. Все, чем мы располагаем сейчас, – это два листка машинописного текста: ответы на анкету, посланную ему редакцией энциклопедии в апреле 1974 года, за год до кончины писателя.
Графа «В каких войнах участвовали?» заполнена до обидного скупо:
«В гражданской, рядовой». (Еще ранее, в письмах читателям и друзьям, то и дело мелькают оброненные фразы о том, что он знает толк в лошадях, как старый кавалерист, и даже убежден, что научиться обращению с конем труднее, чем стать танкистом.)
Пережив боевую юность, Валентин Иванов стоял на пороге выбора жизненного пути.