Кто-то говорил:
— Сюда, давайте его сюда. В это купе.
И рокот, и удар задвинутой двери…
Что-то жесткое, едкое, колючее забралось в ноздри, в грудь и заставило Алонова проснуться.
Он почувствовал раскачивание вагона движущегося поезда, услышал стук колес и открыл глаза. Сбоку падал очень яркий, неприятный свет настольной лампы, а над Алоновым было женское лицо в белой косынке. Удивительно гадок нашатырный спирт — тяжелый, противный запах. Но он помог Алонову увидеть три мужских лица, сменивших женское. Майора он узнал по погонам, два других были незнакомые.
Майор спросил:
— Вы слышите? Вы можете говорить?
— Да… А где Сударев?
— Какой Сударев? — удивился майор.
И допрос свидетеля преступления пошел не по установленному порядку снятия показаний.
— Это диверсант, которого я вам сдал! — настаивал Алонов. — Где он?
— Не беспокойтесь. Я помню, что вы говорили. Его хорошо охраняют, с ним ничего не случится. Но вы знаете его? Вы знакомы с ним?
— Нет, но я слышал, что его так называли.
— Кто?
— Бандиты.
— Сколько их?
— Их было пять.
— Почему было?
— Я застрелил двоих. Третий сам погиб. Утонул… В трясине…
Чей-то другой голос, не голос майора, что-то сказал, майор ответил. Но смысл фраз ускользнул от Алонова. Он попытался понять, его мысли опять стали путаться. Засыпая, он успел попросить:
— Дайте нашатырного спирта.
Медицинская сестра, по правилам сопровождающая поезда, поднесла флакон. И Алонов заставил себя вдохнуть грудью.
— Может быть, вы знаете, как звали других? — продолжал свои вопросы майор.
— Фигурнов — тот, которого засосало. Одного я застрелил, когда еще не знал имен. Потом… Клебановский и Хрипунов. Хрипунова я застрелил сегодня утром. Я напал на них в тумане. Клебановский скрылся. У меня осеклось ружье…
Майор поспешно записывал, а Алонов продолжал, не ожидая вопросов:
— Они заложили кубышки саранчи в трех местах. Очень много. Они работали два дня. Долго… На плато в ковыле, на берегах, между озерами. Там масса таких кубышек… Я видел. Я там разложил гильзы с записками, написал, что видел… Нужно уничтожить саранчу… Ружье осеклось, иначе я застрелил бы и третьего. Он может убежать…
— Откуда они?
— Не знаю.
— Когда вы их заметили?
— Давно.
— Когда? Вы не помните дня?
— Кажется, в воскресенье… Да, в воскресенье вечером.
— Сегодня четверг, — сказал кто-то из спутников майора.
— Мешки осмотрите, — попросил Алонов. — Там пиджак Сударева и его бумажник. И там один мешок его, Сударева…
— Как вас зовут? — спросил майор.
— Алонов. Я из совхоза Ленина… Но ведь нужно скорее поймать Клебановского. Которого я упустил!..
— Его найдут, товарищ Алонов. А теперь пока отдыхайте.
— Спать!..
— Замучился за четверо суток и ранен, — сказал областной работник; он ехал в командировку.
Третьим в купе был заводской мастер в отпуску, с санаторной путевкой. С майором они успели познакомиться в пути и сейчас стали его помощниками.
Около спящего Алонова эти трое людей, беседуя вполголоса, составляли план действий. Нельзя было терять время, и областной работник, превратившись в секретаря майора, записывал тексты телеграмм тут же, на разложенном на колене блокноте.
Вещи диверсанта были осмотрены. В захваченном Алоновым мешке не оказалось ничего интересного: две обоймы винтовочных патронов были впоследствии обнаружены в кустах около привала. А в бумажнике, кроме денег, нашелся паспорт. Перелистывая, майор говорил:
— Действительно, по паспорту бандит значится Сударевым, и фотография его. Сударев, не Сударев — это потом. Паспорт настоящий, выдан давно и далеко. А вот здесь вещичка интересная. И свежая! Всего десять дней прошло. Временная прописка. Места, можно сказать, здешние… Так, — читал майор, — улица Веселая, дом номер семь. Штамп — всё, как полагается. Подписал начальник паспортного отдела третьего отделения милиции. С этой ниточки начнет разматываться клубок!
— Я как раз еду в этот город, — сказал областной работник.
— Отлично, но уж до утра мы с вами ждать не будем, — возразил майор. — Мы немедленно приступим к делу! Сестру опять позовем приглядеть за ним, а сами — пошли, — пригласил майор, вставая.
Поезд, подходя к станции, снижал ход.
Майор побежал на телеграф, а областной работник — к дежурному по станции.
График — это закон железной дороги. Его соблюдение есть дело чести каждого железнодорожника. Кому не знаком этот лозунг!