Пришлось ему еще раз удивиться. Кент отверг все соблазнительные московские предложения — даже аспирантуру! — и распределился в грязный провинциальный город, на завод вычислительных машин. По пути домой Сергей, сделав крюк, заглянул к нему.
Кент жил в холодной, с наледями на окнах, комнате общежития, где лишнему человеку не то что сесть, повернуться негде, и, пропадая на заводе с утра до вечера, получал сотню с чем-то, как и положено всякому заурядному молодому специалисту. «Да, промахнулся ты, братик», — сожалеюще думал Сергей, слушая рассказ Кента и оглядывая убогое четырехкоечное жилище.
— Небогато живете, а?
— Небогато? — удивился Кент. — А какие, собственно, тебе богатства нужны? Палаты белокаменные?
— Ну, и в такой дыре прозябать не обязательно.
— Чудик ты, — усмехнулся Кент. — Я в этой дыре только сплю, а остальное время на заводе. А спать не все ли равно где, лишь бы крыша была.
— А чего ты все-таки в Москве не остался?
— Зачем?
— А здесь зачем?
— Учиться, — уже серьезно сказал Кент. — Как ни странно, Серега, сейчас именно тут для этого наилучшие условия. В Москве я был бы мальчиком на побегушках у какого-нибудь гранда в конструкторском бюро. А отсюда идут реальные, работающие машины, и я хочу пощупать все собственными руками.
— Ну и застрянешь здесь черт знает на сколько.
— Ровно на столько, на сколько нужно, — спокойно ответил Кент.
— А потом куда?
— Куда захочу, — уверенно сказал он. — Где будет самая сложная, самая интересная работа…
7
— Странно, — сказала Шанталь, — никак не могу толком вспомнить его лицо. А прошло всего года три, как не виделись.
— Явится — все вспомнишь.
Шанталь укуталась в халат и, принимаясь за кофе, спросила:
— Когда вернешься?
— Послезавтра вечером, — сказал Кент.
— То есть как это? — неприятно удивилась Шанталь.
— Да так, — Кент вздохнул. — В Долинск надо ехать.
— Ну вот, — кисло протянула Шанталь. — Обязательно сегодня?
— Желательно… А у тебя какие-нибудь особенные планы?
— Особенных — никаких.
— А не особенных?
Шанталь промолчала, отодвинула чашку и закурила.
— Если хочешь, поедем вместе, — предложил Кент.
— Ты же там будешь работать?
— Естественно.
— Нет, не поеду.
— А чем ты собираешься заняться?
— Поеду в Рио-де-Жанейро, — мрачно изрекла Шанталь. — В общем вагоне, на третьей полке.
— Не сердись, женка, надо ведь, — виновато сказал Кент. — Софья еще две недели назад просила приехать. Да и Сашку я все лето не видел.
Шанталь сделала гримасу и промолчала. Но когда Кент уже уходил, она не выдержала и «дурным», как сама про себя говорила, голосом сказала:
— Передавай привет своим любимым женщинам.
Кент молча посмотрел на нее, огорченно вздохнул и осторожно прикрыл дверь. А Шанталь, тут же раскаявшись в своей вспышке, вышла на балкон и стала ждать, когда он появится во дворе. Увидев его, чуть помедлила — не посмотрит ли вверх, — и негромко позвала:
— Кент!
Услышать ее он не мог, но через секунду остановился и поднял голову, Шанталь тут же вскинула обе руки и послала воздушный поцелуй, хотя и знала, что Кент не любит этого, как и вообще все ее «артистические» замашки. Кент помахал в ответ и быстро пошел к машине и, пока мотор прогревался, снова вылез и громко сказал:
— Иди, а то простудишься.
Но Шанталь не уходила, пока он не выехал со двора. И только тогда почувствовала, что действительно замерзла. Прошла в ванную, постояла под душем, отогрелась и, перекрыв горячую воду, до отказа открыла кран с холодной. Потом с ожесточением растерлась грубым полотенцем, завернулась в халат, закурила и неприкаянно остановилась посреди комнаты, не зная, чем занять себя. Впереди были три долгих, бессмысленных дня. На минуту она даже пожалела, что отказалась ехать с ним в Долинск, хотя и знала, что ехать не нужно, только помешает ему. Да и видеть Софью с Маринкой совсем не хотелось, отношения с ними у нее так и не наладились, несмотря на все старания Кента свести их. Видно, слишком много значил он для всех троих, и каждая пыталась сохранить для себя что-то свое, ей одной принадлежащее. Общего ничего почти не было за четыре года знакомства. При нечастых встречах улыбались чересчур уж вежливо, говорили подчеркнуто радушно, искусно предупреждая ежеминутно готовую возникнуть неловкость, и расставались с облегчением. А хуже всего приходилось Кенту — он, разумеется, все видел, все понимал, а сделать ничего не мог.