— Страшновато, Василий Борисович, — призналась Софья.
— Ну, это само собой, — согласился Куликов. — Нормальное человеческое ощущение. Это только такие толстокожие, как твой вундеркинд, ничего не боятся.
— А кого же вместо меня? — с опаской спросила Софья.
— Русакова, естественно, — ответил не задумываясь Куликов. — У тебя есть другие кандидатуры?
— Нет.
— Трудновато тебе с ним придется, я думаю, но вы люди свои, сговоритесь.
Если бы только трудновато… Кент, получив отдел, недели две вел себя «прилично», почти не вмешиваясь в дела других лабораторий. А потом закусил удила. За несколько дней объявил чуть ли не десяток выговоров, срезал несколько премий и — вовсе уж дело неслыханное — поставил вопрос о снятии Никитиной, руководившей группой подготовки данных.
Софья и сама знала, что Никитина баба вздорная и неумная, ее прислали в отдел, когда каждый человек был на счету, туманно порекомендовав дать ей не слишком сложную «руководящую» работу. Только потом Софья догадалась, что означала эта рекомендация: Никитина была родственницей какого-то высокопоставленного городского начальства. Работа действительно была не слишком сложная, и Никитина в общем-то справлялась с ней, но все в ее группе шло с каким-то надрывом, громогласными, не относящимися к делу восклицаниями, бесконечными жалобами на всех и вся по любому, самому ничтожному поводу. И давно уже всем это надоело, но помалкивали. Зачем связываться? Кент связался. За неделю он объявил Никитиной два выговора, позаботившись о том, чтобы формулировки выглядели безукоризненно. Но кому же не известно, что выговоров в современном научно-производственном — да и любом другом — хозяйстве можно при желании объявить сколько угодно? Никитина три дня ходила, скептически поджав губы, на пятый у нее появилось слегка недоуменное выражение, а на седьмой, после второго выговора, она пожаловала к Софье. Долго ходила вокруг да около, Софья всячески делала вид, что не понимает, в чем дело, и наконец спросила напрямик:
— Чего вы хотите?
И надменная Никитина вдруг расплакалась:
— Софья Александровна, я не знаю! Он же ненавидит меня!
— Кто? — попыталась изумиться Софья.
— Русаков!
— Ну, знаете ли…
— Я же вижу, как он на меня смотрит! — взахлёб говорила Никитина, размазывая тушь по лицу.
Софье очень хотелось сказать, что взгляд вещь нематериальная и, во всяком случае, документально не фиксируемая, так что и разговаривать всерьез об этом не пристало. Никитина, все больше повышая и без того громкий, резкий голос, уже почти диктовала:
— Но я не позволю третировать себя! Я найду защиту! Я столько лет проработала без единого замечания, посмотрите мою трудовую книжку — там одни благодарности! Он же в сыновья мне годится! — несуразно взвизгнула Никитина, явно готовясь закатить истерику, и Софья торопливо пообещала, что поговорит с Иннокентием Дмитриевичем.
В тот же день она спросила его:
— Чего ты хочешь от Никитиной?
— Чтобы она ушла, — спокойно ответил Кент, не удивившись ее вопросу.
— Даже так… Куда?
— Не знаю.
— А кто должен знать?
— В первую очередь те, кто ставил ее на это место.
— Значит, и я тоже…
— Видимо, так, — подтвердил Кент.
— А что тебя не устраивает в ней?
— Сущие пустяки. Ее голос.
Издевался он над ней, что ли?
— А почему не прическа?
— На ее прическу мне наплевать, пусть хоть наголо острижется.
— А при чем ее голос?
— При том, что я по меньшей мере четыре раза в день прохожу мимо перфораторной и каждый раз слышу его, несмотря на шум машин и то, что дверь обита чуть ли не метровым слоем войлока.
— Чем же она виновата, что у нее такой голос? — не совсем искренне сказала Софья.
— Ничем. Просто у руководителя, если он не стивидор, не должно быть такого голоса, даже если в его подчинении всего один человек.
— Какой стивидор? — озадаченно спросила Софья.
— Стивидор — бригадир портовых грузчиков, — пояснил Кент. — Он может орать свои «вира» и «майна», как ему заблагорассудится, и чем громче, тем лучше. Но Никитина орать права не имеет. У нее в подчинении двадцать семь человек с нормальным слухом.
— Та-ак… И ты считаешь, что этого достаточно, чтобы она ушла?
— Вполне. Не считая того, что у нее нет никаких других данных, чтобы руководить людьми. Ни сверхглубокого знания своей работы, ни элементарного уважения к людям.