Он пришел к ней, как обычно, вечером, поглядел пустыми глазами и громким хриплым шепотом сказал:
— Беда-то у меня какая, Соня… Ольга умерла.
— Какая Ольга? — не сразу поняла Софья и ахнула: — Сестра?!
— Да.
— Как же это? — Она чуть не села мимо стула.
— Вот, читай.
Софья прочла письмо. Кент смотрел на нее умоляющим взглядом, требовал: скажи, что это неправда, этого не может быть, тут какая-то ошибка…
Но никакой ошибки, конечно, не могло быть — письмо было от Сергея.
— Ей же всего двадцать два года… было, — судорожно дернул кадыком Кент. — Разве в такие годы умирают? Это же… чудовищно…
Она встала, молча обняла его голову, прижалась губами к пульсирующей жилке на виске. Кент затих, через минуту высвободился, спросил:
— Водки у тебя нет?
Налил полный стакан, сделал два маленьких глотка и отставил.
— Нет, не надо… Что делать, Соня?
— Тебе надо поехать туда… домой, — не сразу сказала она.
— Туда? Но там же Сергей… Это же он мне написал.
— Там беда, Кент. А в беде надо всем держаться вместе. Всем, понимаешь? Ты сейчас нужен там.
Он пристально смотрел на нее, словно не понимал, о чем она говорит.
— Съезди, Кент. Хотя бы на несколько дней.
Он взглянул на часы и покорно согласился:
— Да, наверно, надо поехать.
А взгляд был неуверенный, будто Кент сомневался: а надо ли? «Надо», — молча подтвердила Софья.
— Можно я лягу у тебя? — попросил вдруг Кент. — А ты посиди со мной.
— Ну конечно.
Она уложила его и села рядом. Кент, прикрыв глаза, держал ее за руку, лицо у него было беспомощное, как у ребенка.
— Наташа знает? — спросила Софья.
— Да… — Он помолчал. — Мне не хочется с ней… об этом. Позвони и скажи, что я заснул.
— Хорошо.
В ответ на ее слова Наташа молча положила трубку. А Кент и в самом деле скоро заснул, держа ее руку. Софья укрыла его пледом и среди ночи услышала, как он встал и заглянул к ней в комнату. Она приподнялась на постели.
— Ты спи, — шепотом сказал Кент. — Я сейчас поеду, скоро первая электричка.
Но она встала, проводила его до двери, молча поцеловала на прощанье.
Вернулся он только через три недели и в первом часу ночи зашел к ней, даже не заглянув домой, поставил у порога чемодан.
— Я к тебе, можно?
Она молча — спрашивать боялась — провела его на кухню, поставила чайник на плиту, достала колбасу, сыр, коньяк.
— Как мои? — спросил Кент.
— Нормально. Сашка три дня температурил, но сейчас хорошо. А что у тебя?
— У меня-то? У меня, Соня, полный развал. Отец умер, позавчера похоронили… Инсульт. Даже поговорить не удалось. Смотрит он на меня одним глазом — другой парализован, мычит, а я ничего понять не могу… Только кажется, что спросить хочет: «А где же ты был, что сестру не уберег?» А где я был, Соня?
Он, грузно раскачиваясь вместе со стулом, смотрел на нее.
— Ты поешь.
— Здесь я был, — не слыша ее, продолжал Кент. — А Ольга где-то там, в тайге. Интересно, что я делал в тот день, когда она умерла? Хотя что тут интересного… Работал, как всегда. И ни одна жилка во мне не дрогнула… Мы, однако, все ученые, в телепатию не верим, так что все понятно. Одно только непонятно — почему это должно было случиться именно с ней?.. Ведь двадцать два года всего-то, а? Знаешь, когда я уезжал оттуда, она совсем девчонкой была. И только в прошлом году, когда дома наездом был, как-то глянул на нее — и будто впервые обнаружил, что Оленька-то, сестричка моя, совсем взрослая женщина! Высокая, статная, не красавица, конечно, — красавцев в нашем роду никогда не бывало, это мне как-то отец говорил, — но чертовски интересная, щурится на меня с какой-то усмешечкой, чуть-чуть стесняется, и дошло до меня, что ничегошеньки-то я об этой женщине не знаю! Решил непременно сойтись с ней поближе, поговорить по душам, да все что-то мешало. То гости, то мои приятели, то ее подруги, то Гошка, — так времени и не нашлось. Думал, через год приеду поосновательней, тогда уж, жизнь-то длинная… А она вон какой длины оказалась… короче морковного хвостика. И ведь не только о ней я уже ничего не узнаю, но и об отце! За эти десять лет я там все наскоком бывал, все ведь некогда, недельку поживешь, и уже ехать надо. И не сядешь уже за стол, не скажешь ему: «Давай поговорим, батя…»
Кент замолчал, выпил коньяку и, сильно щурясь, смотрел перед собой в стол.
— А как мама?
— Мама? — переспросил Кент. — Она тоже… не жилец. Ходит, ест, пьет, а говорить почти не может, только плачет. С сердцем у нее неважно, но дело даже не в этом. Жить ей не хочется.
— Оправится…