— Агуреев корыстен? — спросил Русаков.
— Да, — подтвердил Патриарх, — в этом еще одно его отличие от тебя. Он корыстен, хотя и умеет работать не покладая рук. Его корысть не столько в высоких окладах и премиях — он их, кстати, честно отрабатывает, — сколько в тщеславии. Любит почет, уважение, награды — их у него целый иконостас, — любит то высокое место, которое занимает.
— И вы все же рекомендуете мне его в заместители?
— Да, — подтвердил Патриарх. — Лет семь-восемь он будет честно тянуть свою лямку, и если ты слегка прикроешь глаза на его в общем-то маленькие слабости, вы можете неплохо сработаться. Под тебя он копать не будет, — да это и не в его власти, — а дело свое сделает.
— Значит, мне надо соглашаться?
— Сейчас — нет, — качнул большой головой Патриарх. — Я хочу, чтобы твое решение было до конца осознанным, обжалованию не подлежащим. А в таком настроении ты вряд ли способен на это. Давай договоримся так. Время у нас еще есть, плохим бы я был генералом, если бы принимал такие решения в последний момент…
— И много у меня времени?
— Я бы предпочел получить твой ответ пораньше. Жду твоего звонка в любое время, а крайний срок… три с половиной месяца, я думаю, достаточно?
— Хорошо, Николай Аристархович.
— Значит, так, — Патриарх улыбнулся, — в новогоднюю ночь, где-нибудь десять — пятнадцать минут первого, ты мне звонишь, поздравляешь с Новым годом и говоришь свое решение.
— Ясно, Николай Аристархович. Могу быть свободным?
— Так торопишься уйти?
— Да нет, конечно, — смешался Русаков, — Мне кажется, что вы устали… У вас есть еще дела?
— Дел у меня хватает… как и у тебя. Ладно, иди.
Патриарх приподнялся, протянул Русакову руку.
— И помни: я верю в тебя.
Не ошибся Патриарх…
39
О том, что Патриарх наконец-то подписал приказ о назначении генерального, Агуреев узнал вечером, уже в самом конце рабочего дня. Звонил Паша Федоровский, из недавних его молодых друзей, что сидели в министерстве пока еще на должностях некрупных, но обещали пойти далеко и в самом скором времени.
Кто-то был у Агуреева в кабинете, и он слегка поотвернулся, откинув голову на спинку кресла, — все же не до конца понадеялся на свое лицо. Оно, правда, как будто еще ни разу не подводило его, разве что в самые молодые годы его руководящей деятельности, но все-таки…
— Вас первым заместителем, — как-то заторопился вдруг ясный, отчетливо слышный за тысячи километров, богатый баритон Федоровского.
— Да-да, спасибо, Павел Николаевич, я знаю, — спокойно сказал Агуреев.
К чему относилось это «знаю»? К тому, что его не назначат генеральным? Нет, как раз этого Агуреев не знал. Он, конечно, допускал и такой вариант — совсем не считаться с ним было нельзя, — но все же уверенно полагал, что в конце концов здравый смысл возьмет верх. У Русакова перед ним было только одно преимущество — научный авторитет. Но! Слишком молод — раз, без опыта крупной руководящей работы — два, не дипломат — три. Ну, и в конце-то концов, заслуги самого Агуреева что-нибудь да должны значить? А научный авторитет?.. Что ж, и сидел бы с ним Русаков замом по науке за широкой спиной Агуреева, занимался бы своими машинами и научными проблемами. А он, Агуреев, ворочал бы всеми организационными и хозяйственными делами, утрясал дела с обкомом и министерствами… А что теперь? Зачем этому мальчику было лезть в директорское кресло? Что он понимает в кадрах, финансах, строительстве, откуда он может знать, как надо разговаривать с множеством людей, которым, в сущности, нет дела до его науки, а требовать они будут многое — людей для сельхозработ и овощных баз, машины на уборочную, денег на благоустройство города и долевое участие в жилищном строительстве, и… ох, как много еще всего! А теперь, судя по всему, этими вопросами все равно придется заниматься Агурееву, но без полномочий генерального, без непосредственного выхода на обком и Москву, на вторых ролях, без права последней, самой главной подписи на документах…
— Вы свободны, — сухо сказал Агуреев тому, кто сидел в посетительском кресле, и, когда закрылась за ним тяжелая дверь, приказал в микрофон: — Я никого не принимаю, Тамара Григорьевна. Можете идти.