мирной жизни, и люди проявят себя здесь не так, как в светских гостиных; выступит иная, лучшая их
сущность...
Оказывается, ничего подобного. Отчаянный и наглый Долохов остается самим собой; в солдат-
ском строю он тот же, что в разгульной компании Анатоля Курагина. Полковой командир, «плот-
ный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому», не был нам знаком
раньше, но «а его месте мы легко можем представить себе знакомого нам князя Василия, — он
вел бы себя точно так же, и девиз «лучше перекланяться, чем недокланяться» вполне бы ему
подошел. Мы еще не видели на войне князя Андрея, но не можем себе представить, чтобы он испу-
гался генерала, как Тимохин, или был озабочен переодеванием солдат, как генерал. Зато очень лег-
ко представить себе Бориса Друбецкого адъютантом командира полка, выполняющим все его бессмыс-
ленные требования...
Оказывается, на войне люди проявляют себя так же, как в мирной жизни, — может быть, толь-
ко ярче выступают их характеры; нет контраста между войной и миром; есть другой контраст: как в
мирной жизни, так и на войне одни люди честны, другие — бесчестны и думают не о деле, а о своей
выгоде.
Полк прошел тысячу верст из России. Солдатские сапоги разбиты; новую обувь должно было до-
ставить австрийское ведомство и не доставило: полкового командира это заботит мало. Полк не готов к
боевым действиям, потому что нельзя воевать босиком, но полковой командир хочет показать главноко-
мандующему как раз обратное: все в порядке, полк готов к войне.
Только вот в чем беда: главнокомандующему не этого надо. Кутузов «намеревался показать
австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России». Он-то знает,
какое значение имеет обувь; после смотра солдаты скажут о нем: «Не... брат, глазастей тебя, и сапо -
ги и подвертки все оглядел...»
Все, что делает и говорит Кутузов, обратно тому, что делает и говорит молодцеватый, несмотря
на свою тучность, полковой командир. Кутузов стар; Толстой подчеркивает, что он, «тяжело ступая...
опускал ногу с подножки», что голос у него слабый, что шел он «медленно и вяло». Полковой ко-
мандир тоже немолод, но старается выглядеть молодым; он неестествен — Кутузов прост в каждом дви-
жении, «точно как будто и не было этих двух тысяч людей, которые не дыша смотрели на него и на
полкового командира».
Тот самый капитан Тимохин, который вызвал гнев полкового командира из-за синей шинели До-
лохова, привлекает внимание Кутузова:
«— А, Тимохин! — сказал главнокомандующий...
...в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось,
посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому
Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно от-
вернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.
—Еще измаильский товарищ, — сказал он. — Храбрый офицер! Ты доволен им? — спросил
Кутузов у полкового командира.
И полковой командир... вздрогнул, подошел вперед и отвечал:
—Очень доволен, ваше высокопревосходительство». (Курсив мой. — Н. Д.)
Полковой командир озабочен только одним — всегда одним: не упустить случая выдвинуться,
понравиться начальству, «перекланяться». Недаром «видно было, что он исполнял свои обязанности
подчиненного с еще большим наслаждением, чем обязанности начальника». Что бы ни происходи-
ло, он прежде всего думает о том, как он будет выглядеть в глазах начальства. Где уж ему замечать
других людей, где ему понять, что капитан Тимохин — храбрый офицер...
Кутузов ведь тоже не всегда был главнокомандующим — но и раньше, когда он был моложе,
он умел видеть других людей, понимать подчиненных, поэтому еще с турецкой войны он запомнил
Тимохина. Там, в битве под Измаилом, Кутузов потерял глаз. И Тимохину памятна эта битва:
19
после смотра он ответит полковому командиру, «улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух
передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом». (Курсив мой. — Н. Д.)
Что же сказал ему полковой командир и что ответил Тимохин?
«— Вы на меня не претендуйте, Прохор Игнатьич!.. Служба царская... нельзя... другой раз
во фронте оборвешь... Сам извинюсь первый, вы меня знаете...
— Помилуйте, генерал, да смею ли я! — отвечал капитан...»
Теперь, после милостивого обращения Кутузова с капитаном, генерал обращается к нему по име-