доволен им. «Ваш сын... надежду подает быть офицером, из ряду выходящим по своим знаниям,
твердости и исполнительности», — так писал он «своему старому товарищу, отцу князя Андрея».
Дело в том, что война состоит не только из грохота орудий, сражений и подвигов. В понятие
войны входит и все то, что мы видели: старание генерала выслужиться, и трепет Тимохина перед на -
чальством, и воровство Телянина, и проигрыш Денисова, и мученья Ростова... На войне живут люди
— и, пока живы, они продолжают мечтать, каждый о своем, любить и ненавидеть, огорчаться и радо-
ваться по самым незначительным поводам. Здесь, как и в мирной жизни, бывают свои будни — и, мо-
жет быть, труднее вести себя достойно в будничной жизни войны, чем в сражениях.
Князь Андрей живет размеренно-спокойной жизнью штаба — но вот она прерывается звуком
хлопнувшей двери, быстрыми шагами и быстрым голосом австрийского генерала с перевязанной
головой. Это генерал Мак, армия которого разбита французами. Кутузов встречает Мака с неподвиж-
ным лицом, — нужно несколько мгновений, чтобы он понял глубину и значение происшедшей траге-
дии. «Потом, как волна, пробежала по его лицу морщина, лоб разгладился; он почтительно наклонил
голову, закрыл глаза, молча пропустил мимо себя Мака и сам за собой затворил дверь». (Курсив
мой. — Н. Д.)
Так ведет себя Кутузов — его почтительность вызвана сочувствием: потерпевший поражение ге-
нерал страдает от своего позора, и было бы недостойно усиливать его страда ния. Но адъютанты Ку-
тузова, Несвицкий и Жерков, настроены иначе. Австрийцев же побили, не наших, — есть чему огор-
чаться!
Жеркова мы помним на смотре в Браунау: когда Кутузов шел вместе с полковым команди-
ром по солдатским рядам, Жерков, следуя за ними в свите, передразнивал каждое движение полково-
го командира — так он забавлялся и смешил товарищей. Позже, при переправе через реку Энс, он с
наивным лицом объяснит Несвицкому, зачем понадобилось послать поджигать мост многих людей —
вместо двух — и подвергнуть опасности многие жизни:
«— Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам-то кто же Владимира с
бантом даст! А так-то — хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик полу-
чить...»
Жерков цинично, вслух говорит то, что другие думают про себя. К тому же он еще и шутник:
везде находит повод развлечься. Вот и сейчас он расталкивает своих друзей, издевательски очищая до-
рогу для австрийских генералов; поздравляет их с приездом Мака...
В этой сцене я впервые ясно вижу, что князь Андрей — сын своего отца. «— Если вы, милости-
вый государь, — заговорил он пронзительно, с легким дрожанием нижней челюсти, — хотите быть
шутом, то я вам в этом не могу воспрепятствовать; но объявляю вам, что если вы осмелитесь другой
раз скоморошничать в моем присутствии, то я вас научу, как вести себя». (Курсив Толстого.)
В словах князя Андрея по крайней мере три повода для того, чтобы Жерков немедленно вы-
звал его на дуэль: «шутом», «осмелитесь», «скоморошничать», — даже представить себе невозможно,
чтобы кто-нибудь посмел сказать хоть одно из этих слов князю Андрею Болконскому.
Но Жерков и Несвицкий всего лишь удивлены, и Жерков начинает оправдываться:
«— Что ж, я поздравил только...
—Я не шучу с вами, извольте молчать! — крикнул Болконский».
Этот пронзительный голос и резкий крик — так просыпаются в Андрее недостатки отца: не-
терпимость, деспотическая властность, но за ними встают достоинства ста рого князя.
«— Ну, что ты, братец! — успокаивая, сказал Несвицкий.
—Как что? — заговорил князь Андрей, останавливаясь от волнения. — Да ты пойми, что мы
— или офицеры, которые служим своему царю и отечеству и радуемся общему успеху и печалимся
об общей неудаче, или мы лакеи, которым дела нет до господского дела...»
Он говорит сбивчиво, отсюда эти не очень правильные обороты: «офицеры, которые служим»,
«дела нет до... дела...» Но в его взволнованной речи — то самое отношение к войне, которое заставило
Кутузова почтительно пропустить Мака вперед; и теперь понятно, почему Кутузов видит Андрея
«из ряду выходящим» сотрудником своего штаба; теперь понятны слова Толстого: «князь Андрей был
одним из тех редких офицеров в штабе, который полагал свой главный интерес в общем ходе воен-
ного дела».
Жеркову и Несвицкому поведение князя Андрея кажется странной выходкой — и, тем не менее,