На вопрос, как он чувствует себя сейчас, тут же ответил:
— Плохо.
— Что же плохого?
— Все. Не сплю, слаб, открывается язва.
— Сильные боли?
— Нет, но чувствую, будут.
Слушаю короткие ответы Бориса и понимаю: не все так, как он говорит. Спит мало ночью, но добирает днем. Язва спокойна, аппетит хороший. Страшно, что он убежден в том, чего нет или почти нет. Я почувствовала: разубеждать его ни в чем нельзя. Надо только слушать. Говорил много, удивлялся хорошему отношению к нему людей.
— Я даже не мог предположить, что ко мне так отнесутся и будут так много делать для меня.
— Кого ты имеешь в виду?
— Изю и Лену. Тебя и Петю. Даже Фиму и Риту.
— Но ведь Фима твой брат, Изя и Лена — твои давние и близкие друзья. А наша дружба с тобой ближе родственных отношений. Здесь все естественно.
— Все равно, меня это удивило.
Поразительно, что это говорит Борис, который так много сделал хорошего людям, так часто приходил на помощь другим.
— Боря, ты счастлив друзьями.
В ответ он молчит. Рассказываю ему, как много людей тревожатся за него, как хотят помочь, сколько к нам звонков с предложением помощи, в том числе и от его фронтовых товарищей. Но он продолжал свое:
— Я не заслужил такого внимания и не знаю, как отблагодарить всех.
— Боря, о чем ты говоришь? Мы все любим тебя, и при чем тут какая-то благодарность? Разве ты не так поступал?
— И все-таки это неожиданно. Я не могу допустить, чтобы ты ездила через весь город, носила тяжести, тратила столько денег. Пора переходить на больничный стол. Пора отказаться от услуг Лидии Ивановны, каждый ее визит стоит 20 рублей. У меня нет на это денег. Я ем один раз в день, когда приносят обед, а вечером и утром пью кефир.
Время от времени он просил меня уйти, но тут же добавлял:
— Ты уйдешь, я останусь один, и черные мысли, как черные мыши, будут все время пробегать.
И я оставалась. Погодя спросила:
— Ты все-таки рад, что я пришла?
— Да, конечно рад.
Он погладил мою руку и поцеловал.
Когда он выходил в коридор, меня поражала не только его худоба. Но и то, как он за что-то извинялся и за что-то благодарил, обращаясь к кому-нибудь из персонала.
В следующий раз Борис снова встретил меня без радости.
— Твой вчерашний приход расстроил меня. Я плохо спал и чувствовал себя хуже обычного.
— Обещаю тебе, что мы не будем касаться вчерашних тем.
И вдруг, как будто не было этого короткого вступления, он спросил, что я ему принесла. Это было по-детски трогательно.
— Я поем — и ты сразу же уходи.
— Хорошо, но только я должна у тебя отдохнуть.
— Это твое право. — И стал есть. Поев, спросил: — Отдохнуть здесь, в этих жутких условиях?
— Для того чтобы прийти в больницу к часу, мне приходится делать все быстро, сердце выдерживает с трудом. Здесь я сижу, даю отдых сердцу, разговор с тобой мне приятен. А приятный разговор — тоже хороший отдых.
Когда я собралась уходить, он удержал меня:
— Посиди еще, если не торопишься.
Мы говорили о разном. Уверял, что я почти не меняюсь. Вспоминал меня в какой-то черной кофточке. Говорил, что Петя прекрасно выглядит. Много спрашивал о далеком и близком, поражая своей памятью, хотя жалобы на ослабление памяти повторялись.
Следующие мои посещения были более спокойными для меня, да, пожалуй, и для Бориса. Он радовался моему приходу, ждал меня и вкусную еду. Проявлял большой интерес ко всему, расспрашивал. Мне удалось смягчить его категорическое «нет» на посещения его в больнице; он разрешил Юре Трифонову побрить себя, и после этого Юра стал к нему приходить. Удалось мне, прибегнув к небольшой хитрости, добиться того, что Борис стал выходить в больничный сад.
К тому времени доктор Берлин настаивал на ежедневных прогулках в больничном саду. Борис не хотел. Он сопротивлялся любым переменам в своей жизни. Дни стояли жаркие, в его закутке было душно… Как-то я попросила Борю выйти со мною в сад, поскольку очень душно, а предстоит еще возвращаться домой. При этом присутствовал доктор. Он горячо поддержал эту идею. Боря нехотя согласился. Мы пошли в сад, немного побродили и посидели. Потом я заметила, что Боря ждет наших прогулок.
Особое место в наших разговорах занимал Давид Самойлов, его стихи, семья, денежные дела, пярнуская жизнь. Однажды вошла в палату, а Боря сидит напряженный и сразу говорит:
— Нет памяти. Все утро не мог вспомнить строки из Дезькиного “Я маленький, горло в ангине…”. Как я мог забыть, ведь это классика!