Ясность мысли, хрустальная чистота слога, виртуозная, неподражаемая рифма, цельность и глубинная структурность восхищали. Где-то фоном закралась коварная мысль, что стихи не мешало бы записать. Ведь иначе опять нечего будет предъявить публике, никто не поверит и не сможет приобщиться.
Но, разумеется, как всегда, под рукой ни тетрадки, ни ручки. Я попытался вспомнить, где они находятся, чтобы найти их, не открывая глаз, и все распалось. В голове наступила знакомая звенящая тишина. Наконец я дотянулся до ручки и листа бумаги, подложил журнал, включил ночник и приготовился записывать. Ничего не происходило.
Я лежал, тупо уставившись в белый лист. Заполнить его было нечем. Вспомнив рекомендации СВ постараться восстановить свое состояние и повторить безмолвный вопрос, я закрыл глаза, собрал неподвижное внимание где-то над макушкой и стал плыть по течению. Вдруг голос произнес:
И вот потоку отдаваясь
Заботы выбросив совсем
И не спеша и не цепляясь
Парю в гармонии со всем
Едва удержавшись, чтобы не подпрыгнуть до потолка, с трудом успокоив сердцебиение и рванувший из груди восторг, я попробовал проделать то же самое, мысленно полюбопытствовав, кто и почему читает текст. В ответ голос меланхолично произнес:
Стихов огромною громадой
Нам человека не пронять
Чтоб достучаться его надо
Будить и бить толкать пинать
Или позволить вам угаснуть
И прекратить сей бренный путь
Ну сколько можно вас несчастных
На небо за уши тянуть
Я оторопело перечитал написанное. Интересно, а кто автор, неужели я? Хорошо, а про что бы узнать по существу? Ну, вот хотя бы про звезды или поближе - про Солнце. Я мягко подбросил вверх сквозь макушку свой вопрос и опять затаился. Голос над головой охотно проговорил:
Потока времени творенье Летит звезда пронзая мглу
Тепло даря без сожаленья И мир деля на свет и тьму
И Солнце равное из равных Собой пространство озарив
Сверкает ликом своенравным Простор вокруг преобразив
Внутри него огонь бушует Ритм задавая для планет
И космос рядом с ним ликует В себя впуская звездный свет
Протуберанцы вверх бросая И извергая раскаленный газ
Звезда пространство оживляет Сознание рождает в нас.
Все! Я гений - прочь сомненья! Или нет. Голоса в голове! Может, я свихнулся? Я прислушался к себе еще раз. В голове царил штиль. Промелькнуло мимолетное воспоминание о морской глади, и голос тут же прокомментировал:
Сине-зеленые волны Катит извечный простор
Силой могучей наполнен И нет ни долин и ни гор
Тайны бездонные страхи Богатства хранит океан
Но вряд ли когда-то Нептуном Ключ от них будет отдан
Синее царство без краяНе видно ни дна ни земли
Чайки лениво летают Ложатся на курс корабли
Голос звучал как бы со стороны, не спеша, делая терпеливые паузы, словно для того, чтобы я успевал записывать текст. Нет, наверное, я все-таки не гений. Ведь голос хотя и был вполне управляем, явно мне не принадлежал. Все происходящее напоминало общение с вежливым собеседником, охотно и компетентно поддерживавшим различные темы разговора.
Но и чердаком я не «поехал», поскольку голос не звучал непосредственно в голове. Безмолвная мысль возникала над макушкой, затем она, как бы стекая в область рта по задней стенке носоглотки, облачалась в слова и наконец достигала записывающей руки. Ощущение было восхитительным.
Основную сложность представляло удержание внимания на своеобразном ощущении мысли, рождающейся в центре головы, озаренной источником над ней. Источник сам по себе казался крохотным, и только смысловая развертка по мере проявления позволяла ему приобретать размеры, доступные восприятию.
«Источник - ис-точ-ник», - проговорил еще раз про себя это слово, происходящее из точки, не имеющей размеров, из непроявленного в этой реальности места. А может, от слова «touch» - касание?
Я еще раз обратился вниманием к точке над головой, отправил туда благодарность за проведенную беседу и тут же явственно ощутил касание под сводом черепа. Ощущение присутствия пропало. Уставший и умиротворенный, я погасил ночник.
Поглощенный поисками кнопки пуска, я копался в токарном станке, выглядевшем лет на пятьдесят. Весь в потеках машинного масла, с обшарпанной краской и замусоленными маховичками, он стоял посреди остатков неубранной металлической стружки, говорящей о том, что станок еще совсем недавно работал.