Это случилось, когда наша группа располагалась лагерем на большой поляне среди джунглей. Я до сих пор не могу понять, чем эти джунгли отличались от тех, на побережье. Впрочем, достаточно того, что это понимал великий ди Ченто.
Мы с Эванджелиной сидели на чемоданах посреди невообразимого хаоса чьих-то вещей и киношного оборудования. Шум стоял ужасный, но каким-то образом я уловила звуки песенки с простой, непритязательной, но пленительной мелодией и словами на непонятном певучем языке. Может, потому что он сидел очень близко, всего в нескольких шагах от нас, молодой, стройный , сильный и красивый туземный проводник - и вы уже догадались, что это был он...
Я услышала в его песне знакомое слово, все время повторяющееся рефреном. "София"... Смешно, я не сразу поняла, что это мое имя.
- Эва, - спросила я шепотом, - о чем он поет?
Она прислушалась - и вдруг покраснела, вся, даже кончики пальцев.
- София... я не стану этого переводить.
А он взглянул на меня, улыбнулся, словно сверкнул россыпью алмазов - и я тоже неудержимо покраснела, потому что вдруг поняла эту песенку, всю, до последнего слова. Он еще долго пел ее - а я слушала, для меня исчез окружающий шум, растворились все звуки, не имевшие отношения к нему и его песне...
Вечером Эва смеялась, хваталась за голову, но все-таки учила меня нэлге - единственному языку, на котором можно по-настоящему говорить о любви.
* * *
- София!
- Эва!
Мы обнялись и расцеловались - да, так и должна была начаться наша встреча. И дальше она проходила именно так, как должно - словно по заранее составленному сценарию.
Она долго извинялась, что так и не навестила меня на Островах сначала ко мне никого не пускали, а потом у нее были свои неприятности, и она не смогла, никак не смогла... Какие неприятности? - ах, София, не надо, это такие мелочи, что не стоит даже вспоминать.
Мне следовало все-таки расспросить ее подробнее. Сейчас я понимаю, как много могло скрываться за. этим неопределенным словом. Но тогда мне совершенно не было дела до затруднений Эвы, я изо всех сил гнала вперед наш разговор, невыносимо-густо пересыпанный ничего не значащей болтовней, я страстно желала услышать одно только слово: Нэвелэнг...
-...Это было как раз тогда, когда ты заболела, еще там, в Таиланде...
- Эва...
Во мне что-то оборвалось, я действительно не владела собой, когда крикнула срывающимся голосом:
- В Нэвелэнге! Это было в Нэвелэнге!
Она ничего не сказала, только посмотрела на меня жалостливо-отчаянными глазами. Так смотрят на безумцев, которых знали и любили нормальными людьми...
Что они с ней сделали? Что они могли сделать с гордой и дерзкой Эванджелиной, скромной переводчицей, которая всегда смело смотрела в глаза самых могущественных и богатых людей, всегда прямо высказывала им свое мнение и никогда не шла ни на какие компромиссы?
Если бы не мой ребенок, я поверила бы, что не была в Нэвелэнге. Если бы не мой ребенок...
* * *
Синее-синее неимоверно высокое небо. Ослепительные блестки на поверхности тихо журчащей реки и неровная зубчатая стена джунглей на том берегу. Низкая хижина, крытая золотистым тростником, а у ее входа плетет, напевая, циновку из пальмовых волокон самая счастливая женщина на Земле.
Когда-то блистательная София Милани была самой несчастной .Ребенок.... Бесчисленные, безнадежные попытки - я совершала их одну за другой обреченные на неудачу, необратимо подрывавшие здоровье, приведшие в конце концов к разводу с Паоло. Это было слишком давно, в совсем другой жизни.
Женщина, которая жила в хижине на берегу затерянной в джунглях реки, знала, что станет матерью самого здорового, самого красивого, самого замечательного ребенка из всех, что когда-либо рождались на этом свете. И ее муж тоже это знал.
В своей жизни я была постоянно окружена неусыпной опекой. Материальное благополучие слишком многих людей зависело от моей красоты и здоровья. Но никто и никогда не заботился обо мне так, как он. Я каждое мгновение ощущала тепло его заботы - и ни одной минуты не тяготилась ею. Это была огромная, неизмеримая любовь, помноженная на редкую деликатность и совершенно лишенная эгоизма. А я - я отвечала ему всей силой любви, на какую только была способна ,и иногда мне казалось, что даже этого слишком мало.
Странно, но у меня не осталось ни одного конкретного воспоминания о тех днях. Сквозь наброшенную на них неясную мглу они представляются ничем не заполненными, похожими один на другой. И тем не менее - это было время абсолютного, совершенного счастья. Даже когда я была одна - а я часто надолго оставалась одна, когда муж уходил на побережье на заработки - даже тогда моя жизнь была полной и искрящейся, насквозь пронизанной радостью ожидания.
А затем мне пришло время родить, и тогда... Я сама во всем виновата. Но ведь они действительно были, прежние трагические неудачи, и, не в силах поверить, что они остались позади, я поддалась страху, панике. Я... я потребовала, чтобы он отвез меня в больницу.
Я помню первый крик моего мальчика, помню его золотистое личико с огромными темными глазками и крошечные розовые ладошки. А потом был бездонный черный провал, на другом конце которого мне сказали, что я не была, ни когда не была в Нэвелэнге.
* * *
Ах, каким восторгом засветилось лицо Карло ди Ченто после моего короткого и делового:
- Я согласна.
Две недели павильонных съемок - и он закончит свой гениальный фильм. А я - я выхожу на свободу. И начинаю действовать.
Я долго думала надо всем этим и поняла, что у меня есть два выхода. Либо - поверить им, забыть, продолжать свою жизнь так, словно в ней никогда не было Нэвелэнга. Либо - бороться, и бороться одной, ведь у меня нет союзников, и потому я должна быть в тысячу раз более осторожна и решительна.