Наконец, бормоча проклятии, он что-то поколдовал со свечой; мотор вдруг весело затрещал, шлюпка рванулась вперед и чуть не наскочила на бревна огромного плота. Через минуту она набрала скорость и, высоко подняв нос, помчалась вверх по течению. За кормой потянулся пенистый след. Я облегченно вздохнул.
— По течению он дает до восемнадцати километров, — громко кричит Бонапарт.
— А сейчас сколько?
— Сейчас не меньше двенадцати!
Это похоже на правду: берег с большим, стоящим у причала пароходом быстро удаляется от нас. Скользят длинные бараки пакгаузов, с каждой минутой уменьшаются рассыпанные на высокой террасе домики поселка, и вот уже еле видны копошащиеся на песке люди.
— Мотор сильный, — обращается ко мне Винокуров. — У пас, конечно, нет заводского паспорта, по специалисты говорят, что в нем не меньше восемнадцати лошадиных сил. Меньше чем с двенадцатисильным мотором но такой быстрой реке, как Анюй, вам плыть было бы нельзя!
Так с высоты нескольких километров выглядит Анюйский вулкан
Магадан, проспект Ленина. Всего три десятка лет назад здесь на болотистом склоне, росли редкие лиственницы
Этот медведь, встав на дыбы, был выше самого высокого человека, а весил больше обоих охотников, вместе взятых
Первое знакомство с лодкой, в которой нам предстоит проплыть больше тысячи километров
Я вспоминаю друзей, советовавших отправляться с трехсильным мотором, и молча усмехаюсь. Ясно, что судьба нам покровительствует!
Мы углубляемся в правый боковой приток Колымы, проходим выше по реке и, довольные мотором, прогулкой, вечером и друг другом, во втором часу ночи возвращается обратно. Первая проба несомненно удачна. Полуночное солнце светит в окна нашей комнаты и долго не дает уснуть…
— Удивительный край, — бормочет, ворочаясь на жестком топчане, Саша. — Все кувырком: поздняя ночь, а солнце светит во все лопатки; вот и засни!
— А ты о ночи забудь, — говорит Петя. — Ночь осталась у нас позади, так что привыкай спать днем!
«Как это у него хорошо получилось», — думаю я, кинув взгляд на голубое небо. Мы и впрямь забрались но ту сторону ночи, в солнечное царство.
Повернувшись спиной к окну, я натягиваю одеяло на ухо и крепко зажмуриваю глаза.
Поздний старт. Глава 5
Воскресенье 28 июня. Знаменательная дата! На этот день, после трех суток напряженной подготовки я назначил долгожданное отплытие.
Старт в десять часов вечера. Я бы предпочел покинуть Большую землю в более ранний час, но совершенно измученный Бонапарт просит меня об отсрочке. В ночь с пятницы на субботу он спал всего три часа, а на воскресенье и вовсе не сомкнул глаз. Все эти дни и ночи он провел на берегу и на реке, прилаживая и «гоняя» мотор.
Мне нравится столь развитое сознание ответственности, и я стараюсь, чтобы моторист почувствовал мое одобрение. Он совсем осунулся; на почерневшем от бессонницы и грязи лицо еще больше выдается длинный нос и блестят глаза с воспаленными белками.
Саша много часов провел с Бонапартом на берегу, исполняя роль подручного. Мотор долго капризничал после разборки. То он вовсе но заводился, то вдруг на полном ходу неожиданно прекращал работать, то еле-еле тянул шлюпку даже вниз по течению.
Разумеется, Куклин не так утомлен, как Бонапарт; время от времени он прибегал ко мне, чтобы рассказать о положении дел и отдохнуть от нервирующей возни с мотором. Сейчас он спит как убитый, несмотря на дневной гомон в переполненном бараке.
Таюрский в эти дни был занят заготовкой основного продовольствия и бензина и, как всегда, блестяще справился с этой важной задачей. Весь угол нашей комнаты завален грудой мешков и ящиков, от одного вида которых у меня щемит сердце. Поднимет ли весь этот груз наша лодка и потянет ли старенький мотор?
К счастью, выяснилось, что мы сможем пополнить запас бензина в Пятистенном. Это позволило нам сильно облегчить шлюпку, взяв с собой только одну бочку горючего. Еще в субботу я подписал официальный договор с Винокуровым, выхлопотал отпуск Бонапарту, связался по рации с Пятистенным, получил деньги по аккредитиву и телеграфировал в управление и домой о нашем отправлении. Теперь оставалось только ждать часа отплытия.
Как медленно течет время! Монотонно жужжат у окна большие зеленоватые мухи. С завидной безмятежностью спит Куклин. Мне не читается и не пишется. Куда же девался Таюрский? Пойти, что ли, еще раз на берег?
Небо слегка хмурится. С юга над широко раскинувшейся медлительной рекой тянутся рваные облака; между ними скользит солнце. Только что из набежавшей тучки пролился минутный дождичек; от земли поднимается теплый пар. Спускаюсь к причалам, где пришвартована лодка. Мотор заботливо укутан чехлом. Видно, что Бонапарт и Куклин тщательно вымыли и выскоблили наше суденышко. Оно чуть покачивается на волнах между железной баржей и длинным, прочно закрепленным на берегу плотом.
Сейчас всего пять часов, а на берегу очень оживленно. С плота удят рыбу, и тут же с визгом ныряют в воду ребятишки. Некоторые из них купаются в трусиках; кто поменьше — обходится без всякой одежды. Особенно артистически ныряет слегка раскосый мальчуган в заплатанных коротких штанах, которые еле держатся на его слишком худеньких бедрах. Солнце ласково согревает эту идиллическую картину.
К девяти часам вечера мы уже все в сборе в гостинице. Только что пришел отдохнувший Бонапарт со слегка опухшими от сна глазами. Он приоделся, посвежел и выглядит почти парадно. Мы тоже чуть взволнованы торжественностью момента.
Петя не смог достать машину для перевозки груза на берег; однако у нас неожиданно появляется столько помощников со стороны, что мне достается только сумка с картами, аэрофотоснимками и деньгами.
Большой оживленной толпой, в которой путешественники совершенно затерялись среди провожающих, мы спускаемся на берег.
Ровно десять часов вечера. Таюрский подтягивает лодку и прыгает в нее с толстых бревен плота. Начинается погрузка.
— Осторожнее, осторожнее! Заносите с этой стороны! Погоди, вниз положим вон тот мешок с мукой! Что ты делаешь, разве можно сахар класть на дно!
Это Петя командует, распределяя груз. Его нужно уложить так, чтобы не уменьшить плавучести лодки и не снизить скорости хода нашего суденышка. Кроме того, повседневно необходимые вещи должны быть всегда под рукой, а то, что требуется реже, можно заложить на дно.
Мы несколько раз перекладываем особенно тяжелые предметы, проверяя дифферент лодки на нос и на корму. Потом распределяем места для сидения, стараясь устроить их поудобнее. Бонапарт и Куклин усаживаются на корме справа и слева от руля. Таюрский оборудовал себе уютное гнездышко на носу; он будет у нас впередсмотрящим. Мне готовят «капитанскую каюту» приблизительно посередине лодки, на месте снятой второй банки. У меня под рукой кожаная сумка с картами, компас, термометр- пращ, барометр, геологический молоток, ружье и рыболовные принадлежности.
Но вот наконец наше имущество распределено, подогнано и уложено. Благодаря стараниям Пети это сделано очень ловко; просто непонятно, куда девалась сваленная перед тем на плоту устрашающая гора мешков и ящиков. Лишь в центре лодки груз несколько возвышается над бортами. Мы плотно закрываем его брезентовым полотнищем и вылезаем на плот, чтобы отдохнуть, покурить и полюбоваться своей работой.
— Красавица! — с восхищением произносит Куклин.
Сильно осевшая в воде белая стройная шлюпка, почти
целиком закрытая зеленым брезентом, из-под которого на транце поднимается начищенный до блеска мотор, действительно выглядит очень красивой.
— Ну что ж, друзья, — говорю я своим товарищам, — вот и все готово. Можем отправляться. Пожелаем себе удачи — и в путь!