— В таком случае…
— Возможно, это предупреждение мне лично, — сказала Харпер. — Да, скорее всего это именно так. — Внимание ее привлекло какое-то движение на углу. Она заметила, как из окна «пежо» показалась голова констебля Слейда. Он внимательно разглядывал ее. Харпер не знала этого человека. Могла ли она доверять ему? Могла ли она доверять инспектору Пуллоду?
Возникла неловкая пауза.
— Инспектор, — первой нарушила молчание Харпер, — вам известно, сколько в Лондоне церквей Святого Иакова? — Именно так называлась церковь в фильме Ричарда Шторма. Церковь Святого Иакова.
Инспектор развел руками:
— Э-э… я, право, не знаю. Штук пять-шесть наберется.
— Так-так, — задумчиво пробормотала Харпер. — Штук пять или шесть…
Интуиция подсказывала ей, что тогда, двадцать лет назад, Яго обрел свое призвание, сидя в кинотеатре, который находился где-то в окрестностях Эджвер-роуд. Найдя свое призвание, он уже не мог отказаться от него, и потому — видимо, из какого-то суеверного чувства — ему хотелось ввести себя в контекст тех мистических историй, которые и привели его к триптиху. И возможно, более всего ему хотелось видеть себя героем «Призрака». Однако Шторм снимал Англию, которой никогда не видел, и с этим были связаны определенные технические проблемы…
— Скажите, — спросила Харпер, — а вы не знаете, какая-нибудь из этих церквей была заброшена или даже разрушена?
Пуллод снова развел руками, и вдруг лицо его сделалось серьезным.
— Погодите-погодите. Кажется, месяцев шесть или восемь назад в Барбикане, в одной из церквей, произошел сильный взрыв. По-моему, это была церковь Святого Иакова. Да-да, теперь я вспоминаю…
Но Харпер, не дослушав, бросилась обратно в дом. Дверь осталась открытой. Пуллод заглянул в пустую прихожую, затем посмотрел на сидящего в «пежо» констебля Слейда.
Оба недоуменно пожали плечами.
Харпер вернулась столь же неожиданно — на ходу натягивая манто и нахлобучивая на голову широкополую шляпу.
— Э-э, мисс Олбрайт, может, вы объясните… — пробормотал Пуллод.
— Не волнуйтесь, инспектор, — сказала Харпер, проворно сбегая по ступенькам и направляясь в сторону «пежо». — Здесь замешан потусторонний мир. Но теперь мне, похоже, удалось перехватить инициативу. Да, я уверена, теперь преимущество на нашей стороне.
17
— Ты будешь жить без боли, не зная, что такое старость. Ты забудешь, что такое страх смерти и людские законы.
Бернард был похож на куклу с испорченным механизмом. Он лежал, безжизненно уронив руки на дно саркофага и не чувствуя ног. Шея стала как будто тряпичная, рот приоткрылся.
Любовь, отрешенно думал он. У Любви обличье Богочеловека.
— Ты скажешь, — продолжал Яго, — что не выдержишь вида крови, что не сможешь убить собственного ребенка. Но я обещаю тебе, что ты не дрогнешь. Более того, я обещаю, что этот поступок освободит тебя, дарует тебе такую власть, такое наслаждение этой властью, о которых ты и не подозревал. Любое животное способно давать жизнь себе подобным, но только мы способны снова и снова даровать жизнь себе самим.
Бернард лежал неподвижно. Глядя в пустоту. Обличье Богочеловека, думал он.
— Клянусь тебе, Бернард, я стану твоим вторым «я». Я уже стал твоей сущностью — ты не можешь не чувствовать этого. Ты уже представляешь себе, как заносишь нож над телом младенца, не боясь греха, не боясь наказания. Ты берешь эту кровь ради того, чтобы жить самому. И это возбуждает, не правда ли, Бернард?
Бернард лежал молча, не шевелясь, не чувствуя ног, не чувствуя рук. Любовь является в обличье Богочеловека.
Как вдруг губы его шевельнулись, и с них сорвалось слабое, как дыхание:
— Да.
Ему показалось, он услышал вздох облегчения.
— Понимаешь, — снова зазвучал обволакивающий как дым, завораживающий голос, — для нас нет никаких запретов. Мы можем быть откровенны друг с другом, мы можем не скрывать друг от друга своей истинной сущности. А теперь — позволишь ли ты мне выпустить тебя? Позволишь ли освободить тебя из этой каменной темницы? Согласен ли ты отправиться со мной — ненадолго? Согласен ли стать частью моей жизни? Дашь ли мне шанс объяснить тебе твое предназначение?
Любовь, любовь, бессмысленно крутилось в голове Бернарда. По щекам его катились слезы, но он не замечал этого.
— Так ты согласен?
— Да, — ответил Бернард.
Послышался отвратительный скрежет. Ни единый мускул не дрогнул на его лице, но он все же посмотрел наверх. Крышка саркофага пришла в движение.