— В этом вся суть, — рассуждала Харпер. — Почему автора исповеди вовлекли в заговор? Почему выбор пал именно на него? Да прежде всего потому, что он обрюхатил эту юродивую и она должна была скоро родить. Чтобы камень оказывал свое волшебное воздействие, частичку его надо развести в воде, смешанной с кровью, и раз в полгода совершать омовение. Если нарушается периодичность процесса, начинается фатальная реакция, первым признаком которой являются серые пятна на коже, описанные белхемским монахом. У Уильяма и Ансельма такая реакция началась, когда после первого эксперимента прошло всего пять лет. И все из-за арифметического просчета. Понимаешь?
Над ними промелькнул вознесенный меч короля Альфреда Великого. Машина промчалась мимо башен Вестминстерского аббатства и влетела на заливаемую дождем, ярко освещенную Парламентскую площадь. Здесь «моррис» превратился в юркую швейную иглу, покорную воле Бернарда, который уверенными стежками прокладывал себе дорогу. Наконец площадь и хаос машин остались далеко позади, теперь вокруг теснились гранитные исполины Уайтхолла.
— Вывод напрашивается сам собой, — вещала Харпер. — Все настолько очевидно, что монаху даже не пришло в голову упомянуть об этом: чтобы камень подействовал, требуется кровь собственного ребенка. Именно эту математическую задачку и пытался решить Яго, когда сколачивал свою секту. Ты, должно быть, в курсе, что для того, чтобы произвести на свет младенца, требуется девять месяцев. Возникает вопрос: как получить достаточное количество бесценного эликсира для регулярных омовений, учитывая срок беременности, а также то обстоятельство, что женщина не всегда бывает готова к зачатию?
— Кажется, именно такая задачка попалась мне на последнем экзамене по математике, — пошутил Бернард.
Харпер пропустила его замечание мимо ушей.
— А что, если предположить, что младенец, которого родила безумная Энни, был у монаха не первым? Что, если он к тому времени уже имел ребенка? Взрослого? У которого можно было брать кровь, не убивая его. По крайней мере в те периоды, когда случались перебои с младенцами.
Бернард молчал; в данный момент внимание его занимала пара двухэтажных автобусов, между которыми он опрометчиво втиснул свой «моррис» и которые теперь грозили превратить его в лепешку. Он до упора выжал педаль газа на первой передаче, и автомобиль рванул вперед, как реактивный снаряд, предоставив неуклюжим, как слоны, автобусам тащиться сзади, захлебываясь выхлопными газами.
— Здесь мы снова возвращаемся к тому самому безымянному участнику, — продолжила Харпер. — Видимо, монах имел взрослого сына. Потому что в противном случае у него неизбежно случались бы перебои со свежей кровью. Но даже если держать жертву под замком, необходимо, чтобы этот человек жил как можно дольше. В случае с Яго — при всем его могуществе — собственная природа станет ему помехой. Ведь отпрыск Яго непременно унаследует хотя бы малую толику его силы воли. Такой пленник скорее покончит с собой, чем будет влачить жалкое существование в темнице.
— Но Яго все эти годы удавалось производить на свет достаточно потомства, — заметил Бернард.
— Возможно, — пожала плечами Харпер. — А возможно, и нет. Кто знает, сколько раз он оказывался в ситуациях, когда время было уже на исходе. Он не мог не позаботиться о том, чтобы иметь взрослого сына, который обеспечил бы ему стабильный запас свежей крови.
Бернард покачал головой:
— Почему же он раньше об этом не подумал?
— Он думал об этом всегда. Все двадцать пять лет.
— Дорогая, ты мне вот что скажи, — вдруг оживился Бернард. — Мы с тобой ведем эти умные разговоры, однако…
— Останови машину! — скомандовала Харпер.
Они подъехали к Лонсдейл-сквер, и внимание Харпер немедленно привлек угловой дом. Бернард от неожиданности так резко нажал на тормоза, что «моррис» занесло и он чудом не врезался в припаркованные у тротуара машины. Харпер обернулась, чтобы не упустить из виду заинтересовавший ее угловой дом.
— Занятно, — пробормотала она.
«Моррис» юркнул между двумя автомобилями, ударился колесами о бордюр, влетел на тротуар и остановился перед железной калиткой, которая вела в сад. Бернард с досадой покосился на свою спутницу.
— Ну, — сказала она. — Выключи свет и смотри в оба.
Бернард со вздохом выключил фары и устремил взор на возвышавшееся впереди здание с мансардой.
Площадь была безлюдна. Горстка домов теснилась вокруг голого сада. Островерхие крыши особняков пронзали ночное небо, образуя сложный, неправильный силуэт — готический и пугающий. На фоне темно-лиловых туч коньки мансард напоминали вставные челюсти.