— Как тебя зовут, сынок?
— Кевин.
— Ништяк. Итак, Кевин, вот как все происходит… — Кроха инструктирует парня и зрителей. — Ты должен будешь убедиться, что заяц действительно мертв, прежде чем Джорджия-Роуз начнет творить свою абракадабру. Понял?
— Ага. — Из голоса Кевина так и прорывается дерзость.
— Отлично, теперь давайте сюда зайца!
Две полуголые женщины подталкивают к месту, где мы стоим, небольшой столик на колесиках, в середине которого лежит заяц. Женщины, как обычно, кланяются зрителям, демонстрируя свои декольте и попки, а затем исчезают за кулисами.
Кроха делает шаг к столу.
— Лады, Кевин. Ты должен убедиться, что заяц действительно мертв.
Кевин делает то, что ему говорят, его глаза превращаются в щелочки, когда он с подозрением осматривает мертвое животное.
— Можешь подтвердить, что он мертв? — спрашивает Кроха.
Кевин тычет в живот животного, затем трясет лапу. Черты лица Крохи напрягаются, как это часто бывает, когда к нам приходит такой доброволец. Хотя мне все равно. Я просто выполняю все действия.
После того как прошло, кажется, целая вечность, Кевин наконец подтверждает, что заяц действительно мертв. Я едва сдерживаюсь, чтобы не закатить глаза.
— Ну что ж, замечательно. А теперь лицезри, как Джорджия-Роуз творит магию!
«Еще полгода. Еще полгода».
Мысленно проговариваю это как мантру, напоминая себе, что конец близок. Скоро я буду свободна. Скоро я наскребу достаточно денег, которые заработала на ведении бухгалтерии для этих придурков, участвующих в этом сраном представлении, чтобы наконец-то сбежать. Сбежать от этой жалкой подобии жизни.
Протягиваю руку, и пальцы покалывают, когда я подношу ее над головой зайца. Презираю это занятие не только потому, что это чертово цирковое представление, но и потому, что это невинное животное.
Не знаю, работает ли это, но каждый раз, когда мне приходится это делать, я беззвучно произношу какую-то молитву. Пусть твое оживление пройдет мирно и безболезненно.
Готовлюсь к тому, что всегда угнетает душу и забирает мою энергию. Когда зайчик вскакивает, открывая глаза и поднимая голову, зрительские возгласы заполняют шатер. Приваливаюсь к столу, так как усталость наваливается на меня, и борюсь с головокружением, как и всегда.
Кевин выглядит настолько ошеломленным, что я боюсь, как бы он не потерял сознание. Его лицо смертельно бледнеет, и Кроха стебётся:
— Алё, Кевин. Ты нас слышишь, приятель?
Это выводит парня из оцепенения, его глаза перебегают с зайца на Крошку, а голос полон напускной храбрости:
— Да. Я в порядке.
— Как видите, заяц на мгновение ожил! Ваши аплодисменты Джорджии-Роуз, Воскресительнице!
Аплодисменты звучат уже оглушительно; мои глаза устремляются к Джесси. Его взгляд останавливается на зайце, который вновь обмяк, и меня охватывает неприятное чувство. Неприятно, что он наблюдает за этой частью меня, хотя, я также благодарна ему за то, что он не отвергнет меня и не назовет шизанутой, как это делали люди в других городах.
Как только Кроха объявляет об официальном окончании выступлений на сегодня и люди выходят из шатра, облокачиваюсь на стол. Джесси ловит мой взгляд и подмигивает, и я пытаюсь улыбнуться, чтобы дать ему понять, что позже улизну и встречусь с ним.
Но сейчас я планирую свернуться калачиком с книгой по подготовке к экзамену, которую я купила в букинистическом магазине.
— Что, сука, это было?
Поворачиваю голову и вижу пялящуюся на меня мать. Ее волосы в беспорядке, а майка задрана, как будто она только что трахнулась с Джимми и не хочет тратить время на то, чтобы привести себя в отдаленно приличный вид.
Настороженно смотрю на нее и заставляю себя выпрямиться, несмотря на то что мои мышцы словно превратились в желе.
— Что ты имеешь в виду?
Она топает ближе, заглядывая мне в лицо, но я уже выше ее. Очевидно, что она ненавидит, когда ей приходится смотреть на меня снизу-вверх Она тычет пальцем мне в лицо, у нее зловонное дыхание.
— Ты, блядь, не должна вести себя на сцене так будто устала! Это не профессионально, о чем ты и так знаешь!
Отхожу от нее, желая, чтобы мое тело восстановило силы, потому что встречаться с этой женщиной, проявляя слабость, неразумно. Придав голосу невозмутимости, заглядываю ей в глаза.
— Я всегда стараюсь быть профессионалом.
Может быть, стоит набить ей морду и велеть, чтобы она отвалила? Конечно. Но сейчас мне не нужно, чтобы она срывалась на мне. Потому что две моих спасительные благодати — все, что у меня имеется, чтобы сохранить рассудок, пока я не смогу умотать из этого место: ведения бухгалтерию так, чтобы никто не заподозрил, что я прикарманиваю деньги, и возможность улизнуть, чтобы встретиться с Джесси.