— Нечего разбирать.
Его глаза находят мои, и какая-то частичка меня разочаровывается тем, что полумрак мешает увидеть красоту его неповторимых глаз.
— Что для тебя главное в этой жизни?
Я пристально смотрю на него, затрудняясь ответить. Это что, вопрос с подвохом? Мои слова звучат медленно и неуверенно.
— Не совсем понимаю твоего вопроса.
Он опускает руки и выпрямляется, сокращая расстояние между нами, пока моя спина не упирается в дверь кладовой. Он нависает надо мной, ограничивая движения.
— Что для тебя главное? Деньги? — его голос понижается. — Мужик, который согреет твою постельку?
Ответ срывается с моих губ без раздумья.
— Независимость.
Бронсон замирает, и складывается мнение, что я застала его врасплох. Хотя я знаю, что не стоит давать этому мужчине больше информации, которую он мог бы использовать против, я выпаливаю:
— Я ни за какие коврижки не хочу, чтобы мною помыкали, либо зависеть от кого-то. Хочу полагаться лишь на себя.
Мои следующие слова становятся тише, но от этого не менее правдивыми.
— Потому что только себе я могу безоговорочно доверять.
Между нами повисает молчание, а наши глаза все еще прикованы друг к другу. Когда он задает следующий вопрос, чувствую, что он не упрямится, как обычно, а действительно хочет знать.
Хотя его голос и приглушен, в нем чувствуется непреклонность.
— Это ты пытаешься взбаламутить дела в моей банде? Ты стоишь за этими убийствами?
— Нет. — Стремительно отвечаю, без колебаний. Но от его намеков во мне закипает гнев, и мой тон становится донельзя язвительным. — Из нас двоих ты бандит, забыл?
— Я думал, ты выше использования омерзительных, уничижительных слов.
Я глазею на него.
— Кто ты такой? — бормочу я себе под нос, и это обращено не столько к нему, сколько ко мне.
Его речь, обычно наполненная матом-перематом, резко выделяется на фоне выбранных им слов. А я-то думала, что раскусила его… этот мужчина оказывается гораздо умнее, чем можно было бы ожидать под этой грубой наружностью.
Он оставляет без внимания мой ответ, вместо этого наседая на меня. Нечто темное и грозное проступает на бронсоновских чертах лица.
— Ты целовалась с ним?
Подсознательно отмечаю, что мой ответ не обрадует мужчину, но не понимаю, почему это вообще имеет значение. Я и не допускала мыслей о том, что Бронсон видит во мне во мне нечто большее, чем просто задницу — левую женщину, с которой он однажды пошалил.
Из-за моей заминки мышцы на его лице напрягаются, а брови опускаются.
— Так значит ты позволила ему себя поцеловать? — хриплым голосом бормочет он, и я настораживаюсь от игривой дразнящей нотки в нем, потому что под ним таится опасный леденящий холод. — А ты позволила ему впиться губами в другие части тела?
Толкаю его в грудь, но он не шевелится. Этот мужчина так чертовски раздражает!
— Да что ты докопался до меня? Это вообще не твое собачье дело!
— Ясно. Значит не позволила. — Ухмылка играет на его губах. — Вынудила офицеришка Хендерсона вернуться домой и подрочить.
Я смеряю мужчину холодным взглядом.
— Ты отвратителен. — Даже когда я утверждаю это с яростью, струящейся по венам, между моих ног намокает, ведь представляю я вовсе не ласкающего себя офицера Хендерсона.
А Бронсона.
— Вынужден не согласиться. — Он приближает свое лицо к моему, его глаза обжигают меня жаром. — Просто называю вещи своими именами.
Его черты лица немного омрачаются, словно он зримо борется с чем-то, о чем я не осведомлена.
— Ведь о мужчине, губы которого касались частей твоего тела, не скоро забудешь. — Его горячее дыхание обдает мои губы. — И, рыжая?
Я не решаюсь ответить, пока его губы находятся на расстоянии одного выдоха.
— Если я буду тем мужчиной, который вернется домой, чтобы еще раз подрочить после вкушения тебя, то будь уверена: ради этого стоило похлопотать.
Приоткрываю губы, чтобы отругать его за грубость, и тут он отрезает:
— Будешь притворяться, что не завелась от моих слов? — при каждом произнесенном слоге его губы слегка касаются моих. — Может, ты и считаешь меня невежественным, но я тебя все равно привлекаю, рыжая, о чем тебе известно.
К черту его. Из-за него нервные окончания в моем теле находятся настороже. Я в курсе, что он дразнится и что мне следует просто махнуть на все рукой. И это будет разумно.
К несчастью, одно его присутствие подрывает меня и мое чувство самосохранения. Та вздорная часть меня вырывается наружу, побуждая действовать. Я прижимаюсь к его рту в упоительном поцелуе, наполненном в основном гневом, но и вожделением, которое не хочется признавать.