И капитан стал спокойно раскуривать свою погасшую коротенькую трубку.
Широкая, крутая грудь низкорослого, но сильного голландца так и заходила ходуном, кулаки сжались. Он сделал решительный шаг вперёд.
Все присутствующие, побросав игру и разговоры, невольно обратили внимание на сцену, которая так шумно и внезапно стала разыгрываться перед их глазами.
Ментиков, Виниус, артиллерийский надзиратель, хозяин горных дел и Сибирского приказа, сибирский царевич Арслан, Василий Алексеевич Ягужинский и ещё кое-кто помоложе сделали движение, как бы готовясь стать на защиту капитана. Остальные — насторожились и стояли за Каницем, чтобы остановить его, когда понадобится.
Но остаток благоразумия не позволил горячему юноше переступить границу дозволенного.
Похрустывая пальцами, остановился он шагах в четырёх от гиганта и с деланным спокойствием произнёс:
— Не знаю, как у вас, в... Московии... но во всех христианских просвещённых странах так не обходятся с приглашёнными гостями. Я ничего зазорного не делал. Вёл себя, как подобает образованному дворянину. Между тем как вы себе позволяете...
— Молчать!.. И вон пошёл! Без всяких разговоров! — выпрямляясь во весь свой грозный рост, загремел капитан таким голосом, каким, должно быть, в разгар Полтавской баталии отдавал приказ бомбардирам.
Кровь отхлынула у Петра к сердцу и лицо стало иссиня-бледным, страшным, как у мертвеца. Углы рта задёргались, голова тоже стала дёргаться в одну сторону.
Окружающие знали, что означает такое подёргиванье, и у многих руки похолодели от страха.
Кто-то взял за плечи Каница, пытаясь вывести из комнатки. Но силач-голландец встряхнулся, как бульдог, идущий на медведя и почуявший на спине постороннюю тяжесть. Державшие его два человека так и отлетели в сторону. Сделав ещё шаг к столу, Каниц остановился совсем близко напротив гиганта. Голубые спокойные глаза теперь горели бешеным огнём. На губах показались окаины из пенистой слюны. Хрипло, с трудом проговорил он:
— Ннно... Я ещё сношу... Я ещё помню... Ннно... Я могу забыть и тогда...
Он не успел закончить. Сразу понизив свой сильный голос, отчего звуки стали ещё грознее, гигант только сказал:
— Смерд... Раб... Грозишь... мне?.. Да я...
Блеснула сталь обнажённого оружия. Капитан уже занёс его над головой Каница, который даже не успел и тронуться с места. Ещё миг — и удар раскроил бы курчавую широкую голову голландца.
Но Меншиков, стоявший ближе всех к гиганту, так и кинулся к нему, обхватил его за шею, дёрнул за руку, и сталь, просвистав мимо уха Каница, врезалась в толщу дубовой столешницы и разломилась на несколько кусков с протяжным, жалобным звоном.
Человек шесть так же быстро облепили голландца, сразу протрезвевшего в эту минуту смертельной опасности, и почти без всякого сопротивления с его стороны вывели юношу из австерии на улицу, где он остался стоять, тяжело дыша, подставляя пылающую свою голову порывам свежего полночного ветра, налетающего со стороны Невы. На него устремились любопытные взгляды кучки гайдуков и кучеров, которые, в ожидании господ, сбились в кружок, калякали и курили трубки. Заметив это, голландец нервно передёрнул плечами, глухо выругался и быстро зашагал прочь от австерии по глухому пустынному плацу.
Молчание, которое воцарилось на миг в обеих комнатах после ухода Каница, сразу сменилось шумом, говором.
Царевич Алексей, тоже привлечённый шумом и, стоя в дверях, наблюдавший за всей сценой, счёл нужным подойти к отцу.
— Не повредили вы себе чего, батюшка? — спросил он.
— Ничего... Делайте всё своё... Оставьте меня в покое! — ответил Пётр. Огромным усилием воли он уже овладел собою, спокойно опустился на скамью, задымил своей трубкой и только частыми глотками холодного пива пытался утолять жар и сухость, перехватившие ему горло.
Хмель, раньше туманивший сознание, очевидно, прошёл у капитана, и ему стало неловко. Он словно досадовал на себя за всё, что здесь произошло.
Исполняя приказ хозяина, гости опять принялись за вино и карты. Только Меншиков, подсевший теперь к Петру, осторожно проговорил:
— Вздор оно всё, капитан мой любезный!.. Кабы парень не из посольства, и сам бы я ему взбучку задал добрую... А вот...
— Понимаю... понимаю. Не надо и оговаривать. Благодарен тебе, что удержал... Плут ты за последнее время объявился, Алексаша... Из-за мелкой корысти, ваша милость и княжеское сиятельство, вы и себя и маестат наш мараете... А смётки в тебе завсегда больше всех... Так-то, друг ты мой сердечный... Только за то многие грехи твои и спускаю... до поры до времени... Гляди, Алексаша...