Слева и справа от основной части войска боярская конница образовывала его левое и правое крылья. Каждый боярин привел с собой своих воинов, «пасынков боярских». Много народу бояре и по селам своим скликали. А куда деться — люди подневольные. И то хорошо, что хлеб посеять успели.
Любим шагал, стараясь полегче ступать на левую ногу: жало в сапоге, то ли портянка сбилась, то ли ноги набухли от долгой ходьбы. Попроситься на телегу он и не думал. Знал — не возьмут, и на то не обижался. Всю свою жизнь Любим удивлялся богатству человеческому. Удивлялся и сейчас, не в силах осознать огромности тех трат, что понесли бояре ростовские, собрав такое войско. Это ведь сколько людей вооружить надо, в доспехи одеть да заплатить— княжеской дружине и своим гридням да пасынкам, те ведь за свою службу дорого берут! Да всем вольным, вроде Любима, выдано по три гривны сейчас да по десять обещано потом, конному — десять сейчас да двадцать потом, а кто со своим оружием — еще потом по пять гривен. Да припасу съестного на все войско наготовить, а людей своих летом от крестьянства отнять — снова убытки боярам.
Говорят, приехал князь Мстислав Ростиславич с дружиною в Ростов помощи просить, на дядю своего Всеволода идти собрался, а бояре, мол, по доброте душевной ему в той помощи отказать не смогли. И вот не только войско набрали, но и сами мечами да саблями перепоясались и едут теперь либо головы сложить, либо князю Мстиславу престол добыть. Ради Мстиславовой гордости, выходит, потратились бояре? Матеяша Бутович, например, про которого говорят, что он зимой велит снег с улиц себе на подворье стаскивать, чтоб зря не пропадал?
Нет, что-то тут не так. Эта война самим боярам понадобилась.
А ведь бояре-то и послали в Новгород за Мстиславом. И давно послали, еще жив был князь Михаил. И уж все припасено у них было, а то не обернуться бы так скоро, не успеть с походом. Ох и дела!
Как всегда, додумавшись до важной мысли, Любим почувствовал гордость за себя, за свой ум и тут же по привычке вспомнил жену свою, Иринушку: не зря все-таки она за него вышла. Не сладко ей живется, ни нарядов дорогих, ни узорочья не подарил ей Любим, ни палат новых не воздвиг. Весь век свой о богатстве мечтал, да только не давалось ему богатство. А ради счастья жены и сына Добрынюшки — думалось иногда — хоть в закупы продался бы кому-нибудь, если б знал, что это принесет достаток в дом. Да за такую цену кто его, Любима, купит?
Жена Иринушка — кроткая, как голубица, никогда не попеняет мужу на скудную жизнь, а, наоборот, все ободрить да утешить старается. Ничего, мол, Любимушка, иные и хуже живут, а нам и вовсе нечего Бога гневить. Да, самая большая удача в жизни Любима — Иринушка. Спасибо и отцу: просватал и женил. Как-то они сейчас там? На те три гривны, что выдали Любиму у воеводы Иванко Степанича, долго ли им жить? Хорошо еще, коли вернется Любим, да с добычей богатою. А ну как не вернется? Или вернется как тогда, из-под Новгорода, голый да босый?
Вот бы родиться князем или боярином! Им — что ни сделается, все к лучшему. Одолеют князя Всеволода — еще больше разбогатеют. А если Всеволод их в плен возьмет, то им и в плену не худо. Все равно выкупятся, а званья своего боярского или княжеского не потеряют.
С такими невеселыми мыслями, прихрамывая, шел Любим Кривой навстречу неизвестной судьбе своей. И ему, и другим воинам, шедшим рядом, успела давно наскучить эта небыстрая ходьба, их лица понемногу теряли воинственное выражение, с которым слушали речь боярина Матеяши Бутовича. Постепенно стихли возбужденные разговоры. Войско шло молча.
Вдруг что-то случилось.
Вокруг как-то разом все задвигалось, засуетилось, от передних рядов донеслись протяжные крики. Любим озирался по сторонам, пытаясь осознать происходящее и больше всего боясь подумать о том, что все хорошее в его жизни уже кончилось.
Плотный рев многих тысяч чужих глоток ударил спереди и, становясь с каждым мгновением все сильней, словно бешеный поток из прорванной запруды, захлестнул смешавшиеся ряды ростовцев. Владимирское войско налетело внезапно, могучей, необозримой рекой ринулось с пологих холмов вниз.
Видно было, как один за другим повалились княжеские стяги, и сразу вслед за тем к победному реву владимирцев добавился тоскливый вой многих сотен голосов со стороны обреченного на неминуемую смерть передового полка, и такой же плачущий вой всплеснул слева, где владимирская конница уже рубила пешцев и растерявшихся боярских отроков.