Не раз причаливали мы к берегу и осматривали приречный ельник (с ольхой и вербой, а кое-где и с черемухой) или сосновый бор с брусникой на высокой песчаной террасе, что любит теплые, сухие, открытые солнцу места.
К вечеру вышли на Сухону, переправились в ту деревню, где надо сдавать челн, а тут и пароход подошел сверху. Тогда было просто: выйдешь в лодке на средину и машешь картузом, пока не заметишь, что перестали стучать плицы колес. Потом с мостика парохода крикнут: «Держи к правому борту!» Подгребешь, а лодчонку твою багром подцепят, подтянут и трап спустят. Шесть-семь шагов — и ты на палубе. Не оступись только на узких перекладинах зыбкой веревочной лестницы.
— Куда плавитесь-то? — это уж дежурный матрос спрашивает.
— До Устюга, — отвечаем.
— Ступайте к капитану.
И через десять минут мы уже в каюте, снимаем попахивающие дымком и потом костюмы и облачаемся в городские, чтобы не зазорно пойти к ужину в кают-компанию. Я брею жалкую поросль на губе и щеках, Корчагин же с самой Вологды не бреется, и у него на подбородке начинает курчавиться густая черная щетина.
Из Великого Устюга отправляем первые посылки с нашими сборами. На них пишем химическим карандашом: «С научным материалом. Ленинград. Ботанический музей Академии наук». Почтовый работник роется в книге с подшитыми распоряжениями и принимает обернутые мешковиной тюки без оплаты. В ту пору можно было отправлять бесплатно на адрес Академии наук почтовые посылки с научными коллекциями.
Прошел месяц. Я уже бойко составлял списки растений на пробных площадях, изредка обращаясь с вопросом к Корчагину. Не всегда ошибался, если надо было отличить моренный суглинок от аллювиальных отложений. Определял на глаз высоту дерева. Уже издали по форме кроны сосны мог узнать, растет она на болоте или на суходоле. Разбирался в стадиях формирования древостоя: коренной ли лес или после пожарища, или же на месте былых лесозаготовок. По годичным кольцам старых пней, по молодым деревцам подсчитывал, сколько лет назад была вырубка и какая — сплошная или выборочная. Узнал и меру плодородия почвы. Здесь вот хороши будут овсы, а там вымокнут, там капусту надо сажать и другую огородину, а в низине не годится яблони разводить, побьет цвет заморозками. Старался выяснить, как идет развитие растительного сообщества: наступает ли болото на лес или, наоборот, болото осушается и завоевывается лесом.
На университетской скамье да в книжках за год не узнаешь столько, сколько узнал я в то лето. Корчагин научил меня читать книгу природы. Большое спасибо ему за это.
Но самое-то интересное еще впереди было. Побывали мы в городе Никольске, в среднем течении реки Юг. Маленький уездный городок. Такой, как гоголевский Миргород, и такая же в нем необъятная лужа. Только не встретили мы околоточного в торговых рядах. Из каждого окошка на нас глядели герани. Потом в дальних деревнях мы видели, как варят пива ко дню первого снопа, и отведали этого доброго питья, что с двух стаканов связывает ноги и развязывает язык. В воскресные дни — озорная гармошка, печальные девичьи песни, разудалые частушки, чинные хороводы и лихая камаринская.
Старинная Русь предстала передо мной. Добротно срубленные избы, украшенные узорчатыми деревянными кружевами оконниц, затейливой резьбой крылечек, петушками на коньке крыши. И ведь все сделано топором! В умелых руках был топор. Теперь только в музее да на выставке такую красоту увидишь. А там это было обыденно, на каждом шагу. И что ни деревня — свой устав, свой стиль. А в избу зайдешь, и пряслице, и веретено — все сказочными узорами расписано. Простой ковшик воды испить возьмешь, руку ко рту не поднести — все любуешься. С той поры полюбилась мне резьба по дереву. Не на токарном станке сделанная, а руками — ножом, топором.
Запомнились дома в Черевкове — большом селе на Северной Двине. Двухэтажные, на высоком берегу. В таком доме десять, а то и двенадцать комнат. Из окон открываются просторы знаменитой черевковской поймы. Она и привлекла сюда Корчагина. От Шенникова нам было известно, что очень обширна здесь пойма Двины, а вот какие луга — никто не знал. Много дней с зари до зари бродили по луговым низинам, по гривам, плутали среди стариц и зарастающих озер. Попали мы сюда в начале сенокоса, как раз в пору самого пышного расцвета лугов. Не оторвать было глаз от розовых покрывал раковой шейки, от белых скатертей ромашек с желтым глазком, от пестрядинных полотен всякого разнотравья. А надо всем этим плывут веселые июньские облака, в траве неумолчно трещат мелкие кузнечики и изредка издалека слышатся гудки пароходов, которые все ребятишки узнают по голосу: это «Пушкин» сверху идет, а это «Лермонтов» из Архангельска.