Они вспоминали совместные рабочие будни в редакции, забавные эпизоды, которые с ними происходили, поездки и фоторепортажи… Они говорили взахлеб, перебивая друг друга, и хохотали до слез.
— Я тебя практически возненавидела с первого взгляда, — смеясь, призналась Люська. — Ты мне показался наглецом, нахалом и самодовольным болваном…
— Не могу похвастать тем же — ты мне, напротив, сразу понравилась, — смущенно отозвался Миша. — Хотя мне тоже сначала подумалось, что ты слишком много из себя строишь, этакая фифа!.. Уж и до метро ее после работы не проводи!..
Они хором прыснули и налили себе еще по бокалу шампанского.
— А помнишь «Поезд памяти»? — спросил Миша.
— Больше всего, конечно, из той поездки мне запомнился наш знаменитый поэт и гомосексуалист Павлик, — Люська фыркнула. — Кто знал, кто знал, что всего за пару лет он так изменится…
— А я помню другое, — Миша вдруг стал серьезным. — Как мы с тобой сидели в затрапезной забегаловке в волгоградской гостинице «Турист»…
— И эта забегаловка гордо именовалась баром! — Люська кивнула. — Мы с тобой трепались о чем-то жутко заумном, постой-ка… Да, точно! Рассуждали на тему провинции и мегаполисов. Ты, кстати, тогда категорично заявил мне, что не смог бы жить за границей. И вот нате — кого это мы завтра провожаем в Париж?..
— На самом деле, это только ради сына, — оправдался Миша. — Честное слово, иногда я представляю, что отказался бы от этой работы и что Ника потом узнал бы… Меня тогда аж в дрожь кидает… Он никогда бы мне этого не простил. Я не имею права портить ему жизнь, понимаешь?
— Не знаю, Миш, — серьезно произнесла Люська. — Я правда не знаю, что для него лучше, что хуже. Но я искренне верю, что ты знаешь, что делаешь… Только вот… — она взволнованно закусила нижнюю губу.
— Что? — насторожился Миша.
Люськино лицо исказила жалобная гримаса.
— Дурак, я же буду так скучать без тебя!
Голос ее предательски дрогнул.
Миша качнулся в ее сторону, и Люська интуитивно подалась ему навстречу. Несколько секунд он медлил, словно перед прыжком в омут, а затем нашел ртом ее губы. Люська ответила на поцелуй, подняла руки и обвила ими его шею. От Миши так приятно пахло — почему-то морем, солнцем и нагретым песком… Губы его были сухими и горячими, а язык — властным, исследующим и откровенным. Она почувствовала, как ее накрывает волной сильнейшего возбуждения. Миша резко прижал ее к себе. У Люськи так давно не было секса, что сейчас она чувствовала, как дрожит от нетерпения буквально каждая клеточка ее тела. Мишины руки уже торопливо задирали ее футболку, и Люська помогала ему, тоже отчаянно спеша и путаясь в рукавах. Они не говорили ни слова, продолжая жадно пить друг друга. Она нащупала пуговицы на его рубашке и принялась расстегивать их, нервничая от того, что это не сразу получается. Миша тем временем уже стащил с нее шорты, и Люська сейчас стояла перед ним, одетая только в лифчик для кормящих и трусики. Она впервые разделась перед мужчиной после родов, но не испытывала неловкости или смущения. Да, она немного округлилась, раздалась в бедрах и в груди, но талия у нее уже снова тонкая, а животик пусть и не идеально плоский, но очень мягкий и округлый, с нежной белой кожей… Миша гладил ей плечи, спину, грудь, продолжая безостановочно целовать, и она с готовностью отвечала тем же. «Только не останавливайся… — стучало у нее в голове. — Не останавливайся… Я хочу, чтобы это длилось вечно».
Он легко приподнял ее и усадил на обеденный стол, а затем посмотрел ей прямо в глаза. «Ты правда этого хочешь?» — говорил его взгляд. «Да, хочу!» — смело ответила ему она — так же, без слов, одними только глазами. Тогда он расстегнул молнию у себя на джинсах. Через мгновение Люська уже обхватила его ногами, стремясь прижаться к нему как можно теснее, слиться воедино. Они любили друг друга неистово и страстно, как люди, измученные долгой жаждой, а затем припавшие к прохладному живительному роднику; которые пьют, пьют, пьют — и не могут напиться.
Они были так чутко настроены друг на друга — или просто чувствовали одинаково, — что даже к заветной вершине подошли одновременно, секунда в секунду. Хрипло застонали в унисон, и по разгоряченному потному телу каждого из них прошла крупная дрожь наслаждения.