При обыске у Кравцова был обнаружен нож типа финки. А в подкладке пиджака Глебова, по кличке Лафарь, нашли серьги с изумрудами.
После окончания допроса Васин зашел к Дудину:
— Ну что, Петр Иванович, будем докладывать о раскрытии преступления. Люди, его совершившие, задержаны. У них изъяты вещественные доказательства. Найдены и серьги с изумрудами.
Петр Иванович улыбнулся:
— Докладывайте! А мне еще придется немного поработать над материалами дела, над закреплением вещественных доказательств.
…Очередная оперативка в кабинете полковника Семенова. Выслушав доклад Васина, начальник отдела сердечно поблагодарил всех, кто принимал участие в раскрытии преступления, и, обращаясь к Васину, как всегда, лаконично, сказал:
— Аркадий Васильевич, подготовьте проект приказа о поощрении товарищей. Они этого заслужили.
Эдуард Хруцкий
Последний месяц лета
Егоров услышал звук выстрела и, просыпаясь, никак еще не осознал, где кончается сон и начинается реальность. Он лежал в саду под яблоней на жестком топчане. Гимнастерка валялась рядом на земле, а на ней ремень с кобурой. Действуя инстинктивно, еще не придя в себя, он вытащил наган и как был — в галифе, нижней рубашке и босиком — выскочил за калитку.
Вдоль улицы в клубах пыли неслась тройка. Она приближалась стремительно, и Егоров увидел человека, погонявшего лошадей. Он стоял, широко расставив ноги, словно влитой, хотя бричку немыслимо трясло на разъезженной деревенской улице. В бричке были еще трое. А лошади приближались, и тогда один из троих поднялся на колени и взмахнул рукой:
— Прими подарок, участковый!
Егоров выстрелил, падая. Сбоку глухо рванула граната. Участковый вскочил и, положив наган на сгиб локтя, выстрелил вслед бричке шесть раз.
Когда осела пыль и стук колес ушел за околицу, Егоров увидел метрах в десяти человека. Он лежал, неестественно раскинув руки, но все же Егоров полез в карман, где насыпью лежали патроны, и перезарядил наган.
В это время он услышал:
— Участковый, младший лейтенант!
От сельсовета бежал боец истребительного батальона.
— Ну что? Что там еще?
— Бандиты сельсоветчиков перебили.
За окном лежали развалины города, соединенные темными, без фонарей, улицами. Редкие огоньки окон можно было пересчитать по пальцам.
Начальник отдела открыл сейф, достал папку:
— Вот я тебя зачем вызвал, Василий Петрович. Поедешь в район. В лесах между деревнями Ольховка и Гарь объявилась банда Музыки. Стволов сорок.
— Это точно?
— А ты фотографию посмотри. Вот донесение Егорова о нападении на сельсовет. У участкового фотоаппарат трофейный, он сфотографировал убитого и следы.
— Так, — сказал Грязновский, — так что-то похоже. Кого же он мне напоминает?
— Да чего ты голову ломаешь. Сенька это, Музыкин младший брат. Подбил его Егоров. А вот дальше, видишь ли, послание.
Грязновский сел удобнее и прочитал прыгающие безграмотные строчки.
— Так, значит, за братца сто энкеведешников и большевиков.
— Егоров мужик умный, — продолжал полковник. — Даже следы, типичные для этого налета, дал.
Грязновский полистал страницы дела, начал читать рапорт участкового: «Также сообщаю, что кроме гильз отечественного и немецкого образца мною обнаружено: на одном из колес брички лопнула металлическая шина, и поэтому колесо оставляет характерный след; в подкове коренника, на правой задней ноге, не хватает трех гвоздей; кроме того, перед нападением в селе появился велосипедист. След его велосипеда точно такой же, как оставленный на месте преступления в деревне Лошки. Протектор переднего колеса имеет три широкие гладкие заплаты, причем одна из них четко выдавливает цифру девять…»
— Молодец, — Грязновский закрыл папку, — ведь, кроме этого, ничего нет. Велосипедист, я думаю, наводчик, сначала в деревне появляется он, потом бандиты. И видимо, этого человека знают. Привыкли к нему, иначе чужого, да на велосипеде, «срисовали» бы сразу же. Вот его и надо устанавливать.
— Группу я тебе дам. Шесть оперативников и шофер. Пулемет ручной дам, автоматы. Выезжать сегодня ночью. К концу месяца, — начальник угрозыска полистал календарь, — числу к двадцать девятому, Музыку нужно обезвредить.
К полудню жара стала невыносимой. Солнце, огромное и жаркое, словно медный таз, повисло над городом. Жизнь замерла, улицы опустели. Только куры купались в дорожной пыли.