— Вы опознали Самарцева? — спросил Корнилов.
Зуев кивнул.
— Ошибки быть не может?
— Исключено. У меня зрительная память хорошая. А за этим домиком я давно приглядываю. У хозяйки вечно нелады с законом; Пускает жильцов в обход всех правил…
— Вы уверены, что Самарцев сейчас ночует в доме.
— Нет, не уверен. — Зуев говорил очень спокойно. — Последний раз я его видел вчера утром, на станции. Он ждал электричку на Ленинград.
— А может быть, он в этот дом просто в гости приезжал? — с сомнением спросил Корнилов.
— Нет, не может быть, — уверенно ответил Зуев. — Я проверил, как он вечером приходил, а уходил утром.
— Ну-ну, — пробормотал Корнилов. Чрезмерная уверенность старшего лейтенанта немножко смущала его. — Расположение комнат в доме вы хорошо знаете?
— Хорошо, — Зуев вытащил из кармана сложенный вчетверо лист бумаги…
Через час, простившись с зеленогорцами, Корнилов и Белянчиков подошли к своей «Волге», оставленной недалеко от дачи, среди могучих сосен. Проверка дома по улице Пристанционной ничего не дала. Хозяйка, взглянув на фотографию Самарцева, признала в нем одного из своих постояльцев, но ничего путного о нем рассказать не могла.
«Деньги внес вперед, аккуратный, девчонок не водит. Иногда ночевать не приезжал. Говорил — останавливался у бабушки».
Не вернулся он из Ленинграда и на этот раз…
В доме остались дежурить два сотрудника уголовного розыска, но Корнилов понимал, что преступник вряд ли вернется на эту дачу.
Никаких вещей он там не оставил, а времени до отхода одесского поезда оставалось не так уж и много. Если он действительно собрался ехать этим поездом.
«Наверное, собрался, — думал Корнилов. Он не спешил садиться в машину. Стоял среди сосен, повлажневших от утренней сырости, и смотрел вдаль, в сторону залива. Светало. Тяжелый туман потихоньку расползался, стлался ближе к земле, открывая лесные дали. А из-за леса, с залива, доносились глухие раскаты прибоя. — Если Самарцев не ночевал сегодня здесь, значит, осторожничает, рассчитывает каждый свой шаг, боится случайностей».
Осторожное, расчетливое поведение преступника словно подтверждало предположение Корнилова о том, что он готовится к серьезному шагу. Таким шагом могло быть извлечение денег из тайника в Тучковом переулке и отъезд из города.
«Никаких вещичек не оставил, — думал подполковник. — Нет не зря я все-таки сюда приехал. Сидя в кабинете, я мог бы и упустить такую детальку».
— Ну что, Юрий Евгеньевич, по коням? — обратился он к Белянчикову, молча прислонившемуся к сосне. — Места-то какие, а? Мы с женой частенько сюда наезжаем. С Конюшенной площади на автобусе меньше часа.
— Теперь основная надежда на Тучков переулок, — задумчиво сказал капитан. — Упустим там — втройне попотеть придется.
5
На следующий день Корнилов пришел в управление рано. Вернувшись домой из Комарова, он поспал лишь пару часов и вызвал машину.
Игорь Васильевич вообще любил прийти на работу пораньше, когда нет обычной дневной сутолоки, и, удобно расположившись в старом кожаном кресле у маленького журнального столика, с удовольствием закурить свою первую сигарету. Дома подполковник не курил.
Эти утренние полчаса — если не случалось никаких ЧП — Корнилов посвящал тому, что не спеша перебирал в памяти разные события, как уже свершившиеся, так и грядущие, старался спокойно, на свежую голову, их оценить. Иногда в этом калейдоскопе мыслей всплывало что-то очень важное, на что он раньше не обратил внимания, а сейчас вдруг увидел словно заново, свежим взглядом. Эти полчаса всегда были для Корнилова плодотворны — он не испытывал гнета времени, освобождался от него, словно космонавт от земного тяготения.
В стремительной деловой круговерти, когда наваливались десятки различных дел и приходилось сталкиваться с самыми несходными, порой полярными, мнениями, точками зрения и, наконец, со своими собственными разноречивыми ощущениями, немудрено было и ошибиться. Всегда имелась опасность недооценить какое-нибудь событие, и Корнилов знал про эту опасность. Так же как он знал и свою слабость — иногда в его воображении какие-то незначительные, преходящие события вдруг вырастали до размеров трагедии и давили на него. Особенно часто это случалось в последние годы. Он неожиданно просыпался среди ночи и долго не мог уснуть. И начинал вспоминать о каких-нибудь мелких, никчемных несделанных делах, о незначительных, но досадных оплошностях, невпопад сказанной днем фразе. Ему казалось, что счет несделанных, незавершенных дел все растет и растет у него, как сумма непогашенного долга у заурядного растратчика, и уже не остается времени, чтобы оплатить этот счет.
Корнилов досадовал на себя, пил снотворное, но ничего поделать с собой в те предутренние часы не мог.
…Сегодня на листке бумаги, что лежал перед ним, были записаны только четыре слова: «Олег Самарцев, Игнатий Казаков».
С Олегом Самарцевым все ясно. В том, что он преступник, теперь уже никаких сомнений нет. Розыск закручен, ничего, кажется, не упущено, взвешены все возможности. А вот Игнатий Казаков… Неужели он имеет какое-то отношение к ограблению?
Этот вопрос волновал подполковника больше всего.
Туманные намеки деда… Они нелепы. Самое смешное заключается в том, что, подозревая внука в соучастии, Григорий Иванович тут же, сам того не подозревая, начисто опровергает свои подозрения, утверждая, что хорошо запомнил время, когда Игнатий Борисович пришел домой, — без двадцати двенадцать. А кассиршу ограбили в двенадцать пятнадцать. Что это? Ошибка, тонкий расчет, плод больного воображения?
Неприязнь деда к внуку бросается в глаза. Может, оговор? Но тогда старик, проявивший завидную наблюдательность, опознав грабителя, назвал бы другое, более правдоподобное время прихода внука домой. Позже ограбления…
Так что же? Непроизвольная ошибка? Корнилов высказывал все новые и новые предположения, опровергая их, отбрасывая, и снова возвращался к ним. Он чувствовал, что его рассуждениям не хватает стройности, но никак не мог понять, в чем допускает ошибку. Очевидная нелепость в утверждениях деда не укладывалась ни в какие схемы. А внук, Казаков-младший? Сказал: «Мы с мамой днем на работе».
«Мы с мамой днем на работе…» Почему он так объединил себя с матерью? Ведь мать приходит после шести, а Игнатий, если верить деду, — около часу. Даже если старик ошибся или соврал и он пришел не раньше, а, как обычно, около часу, младший Казаков это обстоятельство решил скрыть. Зачем?
Вот если бы спросили человека, которому нечего скрывать: когда он пришел в тот день с работы? Он бы ответил, что пришел, как обычно, около часу. То есть сказал бы, как было на самом деле. Сказал бы правду.
Пришел около часу? Но минут за тридцать — сорок до вашего прихода домой в Тучковом переулке тяжело ранили и ограбили кассира. Неужели вы ничего необычного не заметили?
Честный человек бы сказал: «Конечно, заметил. В переулке стояли милицейские машины и «скорая помощь» (ну, положим, «скорая» могла уже и уехать…), было много народу. Что-то произошло. Потом я узнал…»
А если бы честный человек шел с набережной, он, наверное, тоже увидел бы милицейскую машину. Или людей с собакой во дворе. Если бы там не увидел — обратил бы внимание на машину и людей в переулке, уже придя домой. Окна-то выходят прямо на место происшествия!
Вот ведь о чем должен был бы рассказать честный человек после того, как сообщил, что пришел домой около часу. Корнилов вздохнул.
Значит, Игнатий на эти вопросы отвечать не захотел и потому отделался общей фразой: «Мы с мамой днем на работе…» Значит, сказал неправду. И эта его неправда помогла сейчас Корнилову понять, что он, как минимум, видел нападение на кассира, но почему-то усиленно скрывает этот факт. А неправду говорить всегда труднее — надо слишком многое держать в уме, напрягаться. Правду говорят не задумываясь…
Корнилов дописал на листке бумаги: «Проверить в техникуме, когда ушел Казаков».
Умолчание, маленькая ложь внука давали подполковнику повод внимательнее отнестись к подозрениям старика. Но как объяснить явную нелепицу со временем.