– Мы опаздываем, – сухо сказал Воронов.
– Ну, как хочешь, – с обидой произнес Брайт. К удивлению Воронова, эта обида казалась искренней.
Он вышел из квартиры и стал спускаться по лестнице, прислушиваясь, как Брайт возится с замком.
Два фотоаппарата уже лежали на прилавке: вороновский «ФЭД» и немецкий «контакс», приготовленный для Брайта.
Как только Воронов вошел, Гетцке торопливо заговорил с ним по-немецки.
– Что он лопочет? – спросил Брайт.
– Он говорит, что с твоим «Спидом-грэфиком» дело плохо. Надо менять объектив. Вряд ли можно найти его сейчас в Германии.
– А, черт! – воскликнул Брайт. – Придется выложить монету за новый.
– У Бранденбургских?
– Да нет! У наших фотокорреспондентов, – не поняв или не оценив язвительности вопроса, ответил Брайт. – Среди них есть запасливые ребята.
Об этом они говорили уже на ходу и усаживаясь в «джип».
«Странный парень», – подумал Воронов. Чем-то он был ему все-таки симпатичен. Чем именно? Может быть, беззащитной растерянностью, с которой он глядел на свои разбитый аппарат? Или порывом искренней, даже восторженной благодарности, охватившим его, когда Воронов предложил ему помощь? А может быть, просто ребяческой, улыбчато-веснушчатой физиономией? Но какова бестактность с часами! После нее Воронов с удовольствием отделался бы от Брайта.
Прежде чем включить зажигание, американец посмотрел на часы.
– Все в порядке, – сказал он. – У нас вагон времени.
– Пожалуйста, не гони, – угрюмо попросил Воронов.
– Боишься быстрой езды? – с добродушной усмешкой спросил Брайт, включая двигатель. – Но ведь ты храбрый. Это у тебя ордена? – Он посмотрел на орденские планки на пиджаке Воронова и, не глядя вперед, тронул машину.
– Теперь у всех ордена, – не отвечая на вопрос, неприязненным тоном отозвался Воронов.
– У меня тоже есть, – увеличивая скорость, сказал Брайт.
– За что?
– А-а – мотнул головой Брайт, – не хочется вспоминать. Тащил на себе раненого командира полка. До медпункта. Жирный был боров!
– Это же подвиг!
– Какой, к черту, подвиг! Толстяк вообразил себя Патоном! Сначала выгнал меня из полка, а потом я же его тащил. Полез куда не надо. Видеть не хочу эту медаль. Валяется где-то в комоде.
Воронов понял, что этот парень, очевидно, отведал пороха.
Брайт опять разогнал машину – ездить спокойно, с нормальной скоростью, он просто не умел.
– Как тебе понравился Гарри? – неожиданно спросил он, поворачиваясь к Воронову. То, что Брайт вел машину на такой скорости, не глядя на дорогу, пугало Воронова.
– Какой Гарри?
– Наш президент.
Пренебрежение, с которым Брайт говорил о новом президенте США, показалось Воронову дешевым снобизмом.
Впрочем, и самому Воронову Трумэн не понравился, но он не хотел обсуждать это с Брайтон.
– Ты говоришь о президенте так, будто он твой близкий знакомый.
– Первый раз в жизни вижу, – пожал плечами Брайт. – Мой старик рассказывал, что в свое время не раз заходил к нему в лавочку.
– Какую лавочку?
– В его лавочку. Я ведь родом из Индепенденса. Ты, видимо, не знаешь биографии нашего нового президента.
Впрочем, не смущайся, ее и в Штатах мало кто знает.
А Индепенденс – маленький американский городок. Его тоже мало кто знает. Все вы думаете, что Америка – это Нью-Йорк, Вашингтон и Чикаго.
– При чем тут лавочка?
– Я же тебе объясняю: Трумэн был хозяином галантерейной лавочки. Мой старик покупал в ней товары.
– Значит, в прошлом он бизнесмен?
– Отец? Нет, у него была ферма под Индепенденсом.
Мы родом из Миссури.
– Я говорю о президенте.
– А-а… – пренебрежительно протянул Брайт. – Трумэн имел грошовый бизнес. Потом стал сенатором. У нас это быстро делается. Страна равных возможностей. Но машина у него хороша! Шесть тонн веса, броневая сталь, пуленепробиваемые стекла… Кстати, тебе удалось что-нибудь заснять?
– Что именно?
– Ну, президента. Его «Священную корову»…
– Какую корову?
– Боже мой, так называется его самолет! Ты не заснял и тех, кто его встречал?
– Зато ты это сделал, – сухо ответил Воронов, делая ударение на слове «ты».
– Верно, – самодовольно улыбнулся Брайт. – Один – ноль в твою пользу. Впрочем, и в мою тоже. Стимсон, Гарриман Мерфи – все они оказались в твоей коробочке. Ты хоть своих-то узнал в лицо?
– Своих?!
– Слушай, парень, при самом огромном спросе на фотокорреспондентов в Штатах у тебя не было бы никаких шансов. Я говорю о вашем после Громыко, Вышинском и…
– Разве они тоже были? – с искренним удивлением воскликнул Воронов.
– Были! И Колли, и Спаркс, и Клей! А кто нес почетный караул, знаешь? Солдаты и офицеры из дивизии «Черт на колесах».
«Этот парень, кажется, умеет работать!» – подумал Воронов, с невольным уважением посмотрев на Брайта.
Дорогу преградила группа военных. Насколько Воронов мог разобрать, это были англичане. Они стояли спиной к машине и о чем-то разговаривали. К удивлению Воронова, Брайт нажал на газ, хотя машина и так мчалась на огромной скорости. Метрах в десяти от военных англичан он дал оглушительно-резкий сигнал. Люди разбежались в разные стороны.
– Ты в уме? – воскликнул Воронов.
– Не люблю снобов, – сквозь зубы процедил Брайт.
…В ветровом стекле показалось поле аэродрома.
Теперь подъезды к нему охраняли уже не американские, а английские патрули. Первым предъявил свою белую карточку американец.
– Мистер Брайт? – спросил офицер.
– Герман Геринг, сэр, – с насмешливой почтительностью ответил Брайт.
– На виселицу не сюда, – без тени улыбки сказал офицер, возвращая Брайту карточку.
Потом он взял в руки документ Воронова.
– Россия?
– Советский Союз!
– Поторопитесь, джентльмены, – сказал офицер, протягивая Воронову его пропуск.
– Эти снобы не лишены юмора, о-уу, май диэ-э-э…[6] – пробормотал Брайт, пародируя английское «оксфордское» произношение. Он рванул машину вперед. Через минуту они уже были неподалеку от стоявшей на прежнем месте «эмки» Воронова.
Оставив ключ в замке зажигания, Брайт выскочил из машины почти одновременно с Вороновым.
– Я побежал, – торопливо сказал он. – Надо еще отвоевать себе место. Еще раз спасибо тебе, Майкл. Ты отличный товарищ, но… никудышный бизнесмен. И все-таки…
Он запнулся и с огромным усилием, едва ворочая языком, сказал по-русски:
– Я тьябя… лу-у-у… блу!
Помахивая «контаксом», Брайт побежал к своим коллегам, уже толпившимся у взлетной полосы.
Воронов отсутствовал не более сорока пяти минут, но за это время на аэродроме все изменилось. Вместо американского почетного караула стоял английский. Солдаты строились в некотором отдалении друг от друга, примерно на полшага. Музыканты в черных мундирах, высоких меховых шапках, с трубами, тромбонами и флейтами напоминали персонажей экзотической оперы. Особенно странно выглядели барабанщики, одетые в своего рода фартуки из леопардовых шкур.
Однако время шло. Воронов заспешил к оцеплению.
Протиснувшись в толпе к группе советских кинематографистов, стоявшей на прежнем месте, Воронов пристроился рядом. Два-три раза прокрутив и спустив затвор своего «ФЭДа», он убедился, что все в порядке.
Самолет появился над линией горизонта минут через пять.
Все повторилось с самого начала. Над аэродромом снова промчались два истребителя эскорта. Опять взметнулись кинокамеры и фотоаппараты. Примитивной «лейкой»
Воронова снимать самолет с такого расстояния не имело смысла. Как и в первый раз, Воронов ограничился тем, что наблюдал за своими иностранными собратьями. Из спокойно стоявших и негромко разговаривавших между собой людей они на глазах превратились в стадо буйволов или носорогов. Плечами, локтями, всем корпусом расталкивая соседей, они устремились к посадочной полосе. Своего нового знакомого Воронов среди них не видел. Очевидно, Брайт извлек уроки из предыдущей неудачи и на этот раз опередил всех возможных конкурентов.