— J’espère que vous ne me prenez pas en aversion[21], как говорят французы, — произнес ты с чуть шаржированным грассированием.
На врача, однако, это изысканное предуведомление не оказало должного действия. С любопытством смотрела на тебя карими, какими-то очень спелыми (вот-вот, спелыми!), будто посвечивающими изнутри глазами. Молодые губы лежали спокойно и замкнуто, а темно-каштановые, под цвет глаз, брови были чуть асимметричны, что придавало ее свежему лицу оттенок пленительного своеобразия. Но все это, надо полагать, ты разглядел позже, потому что в первые минуты твое внимание было сосредоточено на том, чтобы не выказать перед молодой докторшей того далеко не священного ужаса, какой навевало на тебя зубоврачебное кресло.
А что твой французский пассаж? Ничего… Во-первых, молодая докторша ни слова не поняла, да и не могла понять, а во-вторых, она была вовсе не докторшей, а сестрой, врач же — энергичная стерва — вошла минутой позже и если позволила раскрыть тебе рот, то не для галльских расшаркиваний, а лишь затем, чтобы с жутким завыванием повысверливать в твоих бедных зубах железнодорожные туннели.
— Хорошо хоть, не пустила поезда, — прибавил ты и дальше отодвинулся от стола, чтобы не мешать официантке.
Поставив на стул треснутое блюдце, которое ввиду явного дефекта не могло дальше выполнять своей прямой функции и потому служило пепельницей, она стянула скатерть, встряхнула ее в сторону соседнего столика, за которым отдохновенно цедили пиво двое мужиков в прорезиненных, на клетчатой подкладке плащах, и, перевернув, снова постелила.
— Биточки, шницель, голубцы… — А сама уже держала наготове карандашный огрызок — то единственное, что объединяло ее с коллегами из внеразрядных ресторанов. — Есть утка с гречневой кашей, но надо ждать.
— Кашу или утку? — осведомился ты с обворожительной улыбкой.
Официантка засмеялась — хорошо, когда клиент шутит.
— Коньячку принести? И сухонького, да?
— Водки, — произнес ты и вопросительно повернулся к своей даме. — Что говорит на этот счет медицина?
Ее карие (и спелые, ах, какие спелые!) глаза взирали на тебя не без лукавства.
— Медицина на этот счет хранит молчание.
— Прекрасно! — И — официантке: — Слушайте меня внимательно. Картошка у вас есть?
— Картошка? Я спрошу…
— Не спрашивайте. Есть. Сырая картошка.
— Сырая?
— Совершенно верно. Пусть возьмут сырую картошку, почистят ее… Вы понимаете меня, почистят? Потом хорошенько вымоют, опустят в умеренно подсоленную воду, доведут до кипения и через четверть часа вынут. Не забудете? Это первое. Второе. Я вижу вон за тем столиком селедку. В отличие от водки они, надеюсь, не принесли ее с собой.
— У нас не приносят.
— Не оправдывайтесь, мы не ревизоры… Так вот, селедку сделаете с луком, польете постным маслом и немного уксусом. Вы записывайте, записывайте. Уксусом, — продиктовал ты, и она завороженно записала: уксусом. — Так, с холодным покончено. На второе… Из чего, пардон, вы лепите свои биточки?
— Из мяса.
— Я понимаю, что мясо там отчасти присутствует. Какое?
— Свинина.
— Очень хорошо. Пусть выберут два постных куска свинины… — Официантка записала: постных. — И подчеркните два раза. — Официантка подчеркнула два раза. — Отбейте и хорошенько обжарьте. Затем вырежьте из моркови, которую сварите вместе с картошкой, две розочки и положите их для эстетики. Слово «эстетика» писать не надо. Идите. — Ты ободряюще улыбнулся.
Точно грач перелетал ты в своих узконосых туфлях с кочки на кочку среди первобытной грязи. Если днем эти зигзагообразные перемещения были сравнительно легки, то как только темнело, — а темнело рано, — ты оказывался беспомощным перед лицом суровой действительности. И тем не менее ты находил в себе мужество забавлять свою даму парадоксами.
— Чтобы изменить жизнь, вовсе не обязательны исторические катаклизмы. Достаточно, скажем, положить асфальт, — сказал ты и сиганул под жидким электрическим светом с одного островка на другой. — Залейте город асфальтом, и вы представить себе не можете, как сказочно преобразится он. Не только внешний вид — душа города. Когда навстречу друг другу шествуют по широкому и чистому тротуару двое поселян и мысли их не заняты тем, что они в любую минуту могут по пояс провалиться в грязь, то почему бы им не сказать друг другу: «Здравствуй, Маша. Слыхала новость? Натали-то Саррот…» — «Что такое?» — пугается поселянка. «Да ничего, ничего, жива. Новый роман сочинила». — «Да ну!» — «Вот те крест!» Мы же с вами, — продолжал ты, — не можем вести подобных бесед, поскольку все наше внимание приковано к планете Земля, которую именно в этом месте угораздило изъязвиться. Лечить надо планету, Наташа. Лечить.