Неторопливо запиваешь мясо минеральной водой. Вера сигарету достает — нервные маленькие руки. Веки не подымает, и тем не менее ты видишь, как блестят глаза. Братец зажигает спичку. Терпеливо ждет секунду-другую, прежде чем она, заметив огонь, точно и быстро прикуривает. Затягивается, выпускает дым через нос. Тонкие ноздри трепещут. Чуть приметные голубые прожилки на белках глаз. Черные волосы гладко зачесаны — по-старинному. Тугой пучок сзади. Не глядя, ставишь бокал с водой, сосредоточенно работаешь ножом и вилкой.
«Ты не знаешь, что такое любить женщину. Волноваться, дрожать, что она не придет вдруг, заранее рисовать себе, как откроется дверь, как войдет она, что скажет, как посмотрит на тебя. О какой-нибудь ерунде заговорит, взглянет мельком и сейчас же примется снимать шляпку, но ты видишь: она твоя». — «Весьма заманчиво, только на меня это, к сожалению, не распространяется. У меня нет двери, в которую может войти прекрасная незнакомка». — «Не понимаю». — «Я говорю в самом прямом смысле». — И для наглядности киваешь на дверь, за которой царапается еж Егор Иванович. «Слушай, это дико звучит, но, наверное, даже девственник может быть пошляком и развратником. Я только сейчас понял это». — «Каюсь, я Дон-Жуан». — «Ты? Нет, до Дон-Жуана тебе далеко. Дон-Жуан благоговел перед женщиной, он искал в ней идеал, который жил в нем самом. За это они и любили его. Он возвышал их. Мужчина, который не благоговеет перед женщиной, мертвец и пошляк. В женщине человечество сохранило все самое лучшее, что есть у него. Ты никого не любил. Я не упрекаю тебя за это. Наверное, я тоже никого не любил по-настоящему. Но я верю, что когда-нибудь это будет. Ради этого я пожертвовал бы всем».
В музыке голос закопошился, рядом. На Lehrerin смотришь.
— Простите. — Включаешь слух.
— Вы озабочены чем-то?
— Нет, заслушался. — Взглядом гладишь оркестр. Да здравствует какофония звуков!
Кто сказал, что ты не поедешь в Жаброво? В субботу, непременно!
— Как относится ваша жена к тому, что вы задерживаетесь после работы? И от вас пахнет вином? Sie riechen nach Wein[4].
— Переводить не надо — по-русски я понимаю. — Амортизируешь улыбкой. — Жена относится к этому с пониманием.
— У вас прекрасная жена.
— Ваш муж лучше. Он вообще никак не относится к этому.
— Если б он был здесь…
— Вы позволите? — Томный красавец с усиками. Рука изящно протянута к локтю твоей дамы.
Едва с кресла не привстаешь.
— Ради бога!
Частые шажки: слишком узка юбка. Длинные ноги слегка подламываются. Как на шарнирах тело. Платье змеится и сверкает.
«Лариса, я поздно сегодня. — Суховато — все еще не простил ее кавказский фокус. — Надо встретиться с одним человеком». — «С Минаевым? — Потребовалось некоторое время, чтобы вспомнить фамилию. — Насчет кооператива?» Все верно: с одним человеком — значит, с нужным человеком. Логика абсолютной веры в тебя: ты не станешь транжирить время на пустяки. «Нет. С Минаевым завтра». — «А сегодня?» Сегодня? Что у нас сегодня? Репетиция завтрашнего торжества. Симпозиум учеников профессора Штакаян. Юбилей Скок-Мальчиков. Все, что угодно, может быть сегодня, но супруга не спрашивает, ты лишь слышишь в трубке ее близкое дыхание, а потом — еще ближе: «Постарайся пораньше. Я буду ждать».
Добавляешь воды в бокал. Душно… Ближе к Вере двигается братец — вместе со стулом.
Почему тебе так важно знать, как другой вел бы себя на твоем месте? Ты похоже разыгрываешь перед супругой обиду и гнев — еще в детстве ты смешно копировал близких, — но ведь это она сама своим покаянным видом надоумила тебя нынче утром рассердиться на нее — сам бы ты, признайся, не додумался до этого. Внеочередное дежурство во время эпидемии гриппа — как ни напрягай воображение, трудно усмотреть здесь что-либо предосудительное. Ну так позвони в клинику, спроси, кто дежурил в ночь с субботы на воскресенье.
«Слава, ты? Не ужинал еще? Я так и знала! — С упреком. — Ешь, не жди меня. Мы тут у Стахеевой — вся компания, из нашей группы. — Поразительно говорит она по телефону! Она говорит по телефону так, что твое ухо ощущает ее щекочущее теплое дыхание. — Нина Иванчук приехала — в командировку. Я задержусь немного», — с полувопросом, навстречу которому ты уже летишь со своим «да-да», «конечно» и даже передаешь неведомой Нине Иванчук пламенный привет. «А может, подъедешь? Тут все свои». К сожалению, нет. У тебя срочная статья, у тебя реферат, у тебя лекция завтра — привет, привет, привет Нине Иванчук!
Мороз, ветер. Фонари на пустой улице. Первый час ночи. Черт бы побрал эту Нину Иванчук! Постукиваешь нога об ногу… Двое. Издалека узнаешь — по рыжей шубе, искристо вспыхивающей под фонарями. В темноту отступаешь, что, впрочем, излишне: у нее неважное зрение. В кино, когда гасят свет, надевает очки… Поодаль останавливаются; если приглядеться, можно разобрать, что делают, но тебе нет до этого дела. Старательно разогреваешь ноги. Мороз, поздно. Было б свинством, если б кто-то из бывших сокурсников не вызвался проводить. Сейчас, когда она познакомит вас, ты с благодарностью пожмешь ему руку… Торопливый перестук каблуков о промерзлый сухой тротуар. Одна. Ну что ж, стало быть, не состоится знакомства. Шаги медленней, глуше — что за тень впереди? — но почти тотчас же вновь ускоряют каблучки свой веселый бег. «Ты? — Приятно удивлена. — Добрый вечер. Давно стоишь?» Ухмыляешься и молчишь. А почему, собственно, она должна докладывать, что кто-то провожал ее? Равенство и полное невмешательство в личные дела — современная здоровая семья. «Засиделась. Хотела сбежать, но где там! Отпустят разве! — Иней на воротнике — от дыхания, но не везде: чьим-то неосторожным прикосновением сбита с длинных ворсинок сверкающая одежка. — Замерз? — Заботливо, огорченно: такой холод! — А мне ведь телохранителя выделили. — Со смешливостью, которая непостижимым образом разъединяет вас, хотя так ласков и доверителен ее грудной смех, а глаза с расширенными зрачками совсем близко. — Четверо мальчишек было — с нашего курса все. Рыцарски распределили обязанности». В отличие от нее ты не находишь тут ничего смешного. «Тебе невежливый конвоир достался. До дому не довел». Улыбается. «Так и скажу ему, если увижу». «Увидишь».