От слов Идена мое сердце бьется чаще. Он не знает толком ситуации, думает, будто я потерял сознание не из-за прогрессирующего недуга, а от таблеток. Болезненное, тянущее чувство завязывается в животе. Конечно, Иден смотрит на все оптимистически, конечно, он считает, что ухудшение временное. Я принимал это чертово лекарство два месяца после того, как предыдущие два курса тоже перестали действовать, боли стали чаще, по ночам мучили кошмары, преследовала тошнота. Я уже решил, новые таблетки по меньшей мере приносят какую-то пользу, успешно сужают проблемную зону в моем гиппокампе – заковыристое словечко, которым они называют нижнюю часть мозга. Таблетки явно не дали желаемого эффекта. Что, если все бесполезно?
Я набираю в грудь побольше воздуха и улыбаюсь брату:
– Ну, по крайней мере, теперь ясно, в чем дело. Может быть, на сей раз врачи предложат что-то получше.
– Да.
Иден улыбается – у него добрая, наивная улыбка.
Несколько минут спустя приходит доктор, а Иден возвращается в коридор. Доктор вполголоса говорит мне о «новом варианте», рассказывает, с какими средствами они могут поэкспериментировать на следующем этапе, а еще тихо сообщает, насколько невелики шансы. Как я и опасался, последний приступ – не временная реакция на конкретное лекарство.
– Медикаментозные средства медленно сужают пораженную зону, – заверяет врач, но выражение его лица остается мрачным. – Однако процессы в ней продолжают развиваться, теперь ваш организм отвергает прежние медикаменты, что вынуждает нас искать новые. Проще говоря, мы пытаемся опередить время, Дэй, стремимся уменьшить новообразование, прежде чем процесс станет необратимым.
Я совершенно невозмутим, слова врача звучат словно из-под воды, они не несут никакого смысла, и я не слушаю.
Наконец я прерываю его:
– Слушайте, скажите откровенно – сколько времени у меня остается? Если никакие средства не помогут.
Доктор вытягивает губы, медлит с ответом, потом вздыхает и отрицательно покачивает головой.
– Месяц, – признает он. – Может быть, два. Мы делаем все возможное.
Месяц или два. Что ж, они и раньше ошибались, а значит, месяц-два могут превратиться в четыре-пять. И все же. Я смотрю на дверь – вдруг Иден прижал ухо к дереву в тщетной попытке подслушать разговор. Я снова обращаю взгляд на доктора и проглатываю комок в горле.
– Два месяца, – повторяю я. – А есть у меня хоть какой-то шанс?
– Мы можем попробовать и более рискованные средства, хотя они имеют побочные эффекты и могут стать роковыми в случае отрицательной реакции организма. Операция, если не подготовиться, скорее всего, просто убьет вас.
Доктор складывает руки на груди. Его очки отражают холодный свет флуоресцентных ламп, точно зеркала, и я совершенно не вижу его глаз. Он похож на машину.
– Я бы рекомендовал вам, Дэй, начать приводить в порядок дела.
– Приводить в порядок дела?
– Подготовить брата. Если есть что незаконченное – закончить.
Джун
На следующее утро после чрезвычайного банкета в 08:10 мне звонит Анден.
– Речь о капитане Брайанте, – говорит он. – О его последнем желании. Он хочет увидеться с вами.
Я сижу на краю кровати. Моргаю, прогоняя остатки рваного ночного сна, пытаюсь собраться с силами, чтобы осмыслить слова Андена.
– Завтра мы переводим его в тюрьму в противоположном конце Денвера, чтобы подготовить к последнему дню. И он спросил, нельзя ли ему перед этим увидеть вас.
– И чего он хочет?
– Он хочет сказать нечто, предназначенное только для ваших ушей, – отвечает Анден. – Имейте в виду, Джун, вы вправе отказаться. Мы не обязаны исполнять его последнее желание.
Завтра Томас умрет. Я спрашиваю себя, не испытывает ли Анден чувства вины, приговорив к смерти солдата. При мысли о встрече с Томасом один на один в камере меня охватывает паника, но я беру себя в руки. Может, Томасу есть что рассказать мне о брате? Хочу ли я выслушать его?
– Я встречусь с ним, – соглашаюсь я наконец. – Надеюсь, в последний раз.
Вероятно, Анден уловил какую-то перемену в моем голосе, потому что его тон смягчается:
– Конечно. Я позабочусь о вашем сопровождении.
09:30
Государственная тюрьма Денвера
Тюрьма, в которой содержатся Томас и коммандер Джеймсон, освещена холодными флуоресцентными лампами, стук каблуков эхом отдается от высокого потолка. Меня сопровождают несколько солдат, но, если не считать нас, помещение кажется пустым и зловещим. На стенах через неравные интервалы висят портреты Андена. Я на ходу изучаю камеры, мимо которых мы проходим, фиксирую подробности, занимаю свой ум, чтобы оставаться спокойной и сосредоточенной. (32 × 32 фута, ровные стальные стены, пуленепробиваемое стекло, камеры наблюдения установлены снаружи, а не внутри. Большинство камер пусты, здесь сейчас лишь трое заключенных – сенаторы, которые участвовали в заговоре. Весь этаж отведен для тех, кто замешан в неудавшемся покушении на Андена.)