«Прохладительные», - тоскливо вздохнул про себя Киржислав, воображая, что сказала бы на это его супруга (а также его собственное горло). Госпожа Белиш выжидательно улыбалась, и королевский отборщик завел положенную по такому случаю вступительную речь о нуждах королевства и Его Величества и о долге всех первых семейств Белокнежева на эти нужды откликнуться.
Хозяйка дома улыбалась и кивала, вошедший слуга улыбался и разливал ледяной лимонад по стаканам, летнее солнце улыбалось и заглядывало в окно летней же гостиной, и только пэр Бурович, рассказывая о монаршей потребности в незамужних девицах, не улыбался. Свой долг он всегда исполнял с самым серьезным выражением лица.
– Ваш визит – это большая честь для нашей семьи, – торжественно изрекла госпожа Белиш, как только Киржислав закончил излагать цель своего посещения. – Разумеется, мы исполним свой долг и откликнемся на призыв Его Величества. Для моих дочерей станет величайшим счастьем быть представленными ко двору, а пока позвольте мне представить их вам.
Хозяйка дома махнула рукой, слуга распахнул двери, и в гостиную ворвались две девицы, вид которых вызвал у пэра Буровича новый приступ кашля.
– Мои дочери, – как ни в чем не бывало произнесла госпожа Белиш. – Старшая, моя гордость, Аннабель. Бель, подойди.
Вид у девицы был престранным. Слишком уж всего на ней было много, будто она, пытаясь подчеркнуть собственный достаток, не знала, что именно выделить в своем образе, чтобы все уж наверняка догадались о том, насколько она небедна. Лицо излишне выбелено, щеки чересчур нарумянены, отчего она становилось похожа на лихорадочного, в тот миг, когда он собирается отдать душу богам. Вдобавок ко всему кожа девицы заметно бугрилась. То ли переболела оспой, то ли просто прыщава. Длинные волосы собраны в сложную, замысловатую прическу башенкой, которая возвышается над ее головой едва ли не на метр и причудливо увита золотыми нитями с драгоценными камнями такой величины, что не каждая герцогиня похвастаться может. Оценив ее голову профессиональным взглядом примерно на полмиллиона злотых, пэр Бурович даже на мгновение заинтересовался, во все ли дверные проемы вписывается девица, или ради нее везде установили такие же высокие и широкие двери, как и в малой гостиной? Белое платье из парчи и газа, еще больше подчеркивающее ее выбеленное лицо, с откровенным декольте, тем не менее ничем не могло порадовать взор – грудь у девушки отсутствовала почти полностью, что она попыталась компенсировать огромным количеством рюшей, кокетливо лежавших на месте, где оная должна находиться, и неприлично огромным рубином, лежащим аккурат между ключиц. Длинная как каланча и такая же неуклюжая, она, как ей показалось, кокетливо похлопала длиннющими ресницами и сделала два шага вперед, неуклюже присев в книксене. Резко пахнуло горьким, лекарственным запахом лаванды, и мгновением позже пэр чародей с ужасом узнал в нем модный в этом сезоне парфюм «Сиреневое воспоминание», обычно и впрямь вызывающий у него легкий приступ ностальгии по проведенной в лаорийской провинции молодости, но сейчас… Сколько ж она на себя вылила, целый флакон?!
Девица, явно подражая маменьке, протянула ему ручку, плотно увешенную широкими браслетами, и, пошатнувшись, выпрямилась. Смилуйся Вегетор, и как она не падает под тяжестью своих украшений?!
– Пэр чародей, счастлива с вами познакомиться, честно-честно! – жеманно пропищала Аннабель необычайно высоким голосом, полностью соответствующим ее образу, и Киржислав впервые за долгое время затосковал по насморку, жалея, что столь убойный аромат пробил его носовые пазухи, по всей вероятности, ужаснув саму простуду.
Задержав дыхание, он поцеловал затянутую в шелковую перчатку ручку и, осторожно отступив назад, с облегчением выдохнул, после чего перевел взгляд на вторую девицу.
– Моя отрада – Мариэль, – не заметив выражения лица чародея, представила ее госпожа Белиш, с гордостью глядя на дочерей. – Элль, поздоровайся с пэром чародеем.
Эта была невысокая, словно в пику сестре, полная, даже толстая, и так густо накрашена, что становилась похожа на старую проститутку. Налитые, будто у хомяка, щеки покрывал столь же яркий румянец, что и у сестры, хоть и смотрелся на ее лице куда гармоничнее. Рыжие волосы, зачесанные назад, открывали высокий загорелый лоб и свободно ниспадали на спину, не залезая на глаза лишь благодаря ажурной золотой полосе фероньерки, посреди которой располагался крупный бриллиант, отражающий приветливые солнечные лучи столь ярко, что слепил глаза. Огненно-красное платье Мариэль, украшенное множеством безвкусных розочек с бриллиантовыми сердцевинами и бантиков, покрытых переливающейся алмазной пылью, с неожиданно длинными рукавами, богато отделанными мехом (и это в суховей, когда в столице стоит почти сорокоградусная жара!) тесно облегало плотную короткую фигуру девушки и заканчивалось – о ужас! – на целых две ладони выше щиколоток, тогда как благородные госпожи обязаны носить платья если не вровень с оными, то никак не выше одной ладони! Платье же Мариэль открывало взору неожиданно тощие голени, непонятно как удерживающие на весу такую массу и почему-то ярко-зеленые туфельки.