Халли же, напротив, с самого начала был коротконог и широкоплеч: не мальчишка, а какой-то неуклюжий обрубок — руки у него были точно окорока, и ходил он вразвалку. Лицо у него казалось слишком смуглым даже по понятиям людей, выросших в горах. У него был короткий вздернутый нос, задиристо выпяченный подбородок; широко расставленные глаза, блестевшие любопытством, смотрели на мир из-под растрепанной копны густых черных волос.
За трапезой отец, бывало, усаживал Халли к себе на колени и с любовью разглядывал малыша, пока короткие крепкие пальчики шарили в колючей бороде и драли ее до слез.
— Ну и силища же в этом мальчишке, Астрид! — ахал Арнкель. — Да и храбрости ему не занимать. Эйольв тебе говорил, что давеча поймал его в конюшне? Он вертелся прямо под копытами у Хравна и норовил подергать его за хвост!
— А где же была Катла? Малыш ведь мог погибнуть! Ох, оттаскаю я ее за косу, дуру нерасторопную!
— Не брани ее. У нее одышка, где уж ей угнаться за ним! Вон, пусть Гудню помогает присматривать за братишкой. А, Гудню?
Арнкель трепал девочку по макушке, та морщилась и сердито поднимала голову от рукоделия.
— Чур, не я! Он забрался ко мне в комнату и слопал мою морошку! Вон, пусть Лейв за ним присматривает.
Но Лейв шатался по торфяному лугу и швырял камнями в птиц.
В эти ранние годы Астрид и Арнкель были слишком заняты заботами о чертоге и Доме, и им было недосуг особо нянчиться с Халли. Поэтому заботиться о нуждах малыша поручили Катле, дряхлой седовласой няньке с лицом как сосновая кора. До этого она нянчила Лейва, Гудню, а еще прежде и их отца тоже. Спина у Катлы не гнулась и была горбатая, точно виселица; ходила старуха, шаркая ногами, и выглядела точь-в-точь как ведьма. Все девчонки из Дома Свейна, едва завидев ее, с визгом разбегались по домам. Однако же ее раскосые глаза блестели живым умом, и она была неиссякаемым источником знаний. Халли любил ее самозабвенно.
По утрам она зажигала свечу, приносила в каморку Халли лохань с теплой водой и, искупав его, натягивала на него тунику и чулки и вела в чертог завтракать. Потом она садилась на солнышке и клевала носом, пока мальчик играл со щепками на полу, усыпанном тростником. Обычно она засыпала, и тогда Халли поспешно вскакивал на ноги и неуклюжей походкой уходил исследовать отдельные комнаты в задней части чертога или выбирался во двор, где звон Гримовой наковальни смешивался с жужжанием прялок и откуда были видны работники далеко на склоне. Из Дома Свейна можно было видеть хребты по обе стороны долины и темные неровные остатки каменных курганов, идущих сплошной цепочкой вдоль вершин. Эти курганы напоминали Халли зубы Катлы. А за курганами, даже в ясную погоду полускрытые дымкой, высились далекие горы с белыми вершинами и отвесными склонами, теряющимися из виду.
Халли не раз случалось заблудиться в многочисленных ходах и проулках Дома, весело бродя вместе с дворовыми псами среди мастерских, хижин, хлевов и конюшен, пока наконец голод не заставлял его вернуться в объятия встревоженной Катлы. По вечерам они ужинали отдельно от его семьи, в кухне при чертоге: уютном помещении, пропитанном вкусными запахами, заставленном широкими скамьями и исцарапанными столами, где свет очага отражался в сотне котлов и блюд, развешанных по стенам.
В это время Катла рассказывала, а Халли обращался в слух.
— Несомненно, — говорила она, — внешность свою ты унаследовал со стороны отца. Ты вылитый его дядя Энунд, что хозяйствовал на Высоком Утесе, когда я была девчонкой.
Это была немыслимая древность. Некоторые уверяли, что Катле уже больше шестидесяти лет!
— Дядя Энунд… — повторял Халли. — А что, Катла, он был очень красивый, да?
— Уродливей его не было во всей долине, да и нрав у него был тяжелый. Днем-то он был человек довольно покладистый, а по правде сказать, и мягкотелый — может, и ты со временем станешь таким же. Но с наступлением темноты сил у него прибавлялось многократно и случались вспышки неудержимого гнева, во время которых он выбрасывал людей в окно и ломал скамьи в доме.
Это заинтересовало Халли.
— А что же давало ему такую магическую силу?