Несколько добровольных помощников, не дожидаясь осмотра Спенсера, принялись бинтовать товарищей разодранными рубахами, стаскивая с них разрубленные кольчуги, или затыкать дырки от пуль комками ошпаренной смолы. Пациенты стоически терпели, стараясь изо всех сил не издать ни звука. Лишь выкатывали глаза от внутреннего напряжения. Некоторые курили трубки.
Откуда-то привезли бурдюки с водой. Поток раненых все увеличивался. Стоны и крики раздавались непрерывно, несмотря на хваленую черкесскую выдержку. Особо страдавших окружали их товарищи, пытаясь разговорами отвлечь от боли.
Спенсер какими-то хитрыми щипцами извлекал пули. Ему запретили их выбрасывать. Он только отмахивался, то и дело подзывая меня, чтобы промыть водкой пулевое отверстие или подержать раненого, чтобы влить ему в рот лауданум из бутылочки.
Я потерял счет времени и не имел никакой возможности следить за ходом битвы. Моя белая черкеска превратилась в нечто серо-буро-малиновое в красную крапинку. Внизу под горой продолжало грохотать. Пушки повели беглый картечный огонь. Поток раненых резко увеличился, причем большинство зря к нам доставляли. Им уже ничем помочь было невозможно.
Мне стало дурно.
Я вспомнил, как в первый раз в школе на уроке НВП нас отправили на стрельбище. Как мы радовались в автобусе, предвкушая, что сейчас постреляем из настоящих автоматов! Как горели у нас глаза! Нас привезли, выгрузили. Я, к зависти многих, был выбран в первую десятку. Нас уложили в ряд напротив мишеней. Выдали каждому по Калашникову. Я начал целиться. Но мой восторг был так велик, что вызвал нервную дрожь. Поэтому приходилось себя успокаивать, чтобы руки, наконец, перестали трястись. Друзья по десятке справились с волнением быстрее меня. И все выстрелили раньше меня. И за одно мгновение весь мой восторг, предвкушение небывалого наслаждения были растоптаны сначала невероятным грохотом от выстрелов, затем резко ударившим в нос запахом пороха. Тут же вслед за этим к горлу подступила тошнота. Я еле отстрелялся, думая о том, как меня нещадно обманули! Нет никакой радости и романтики в автомате в руках. Ни один фильм, который нас мальчишек приручил к этой романтике, не передаст настоящего звука выстрела, настоящего грохота беспрерывных выстрелов. Уж тем более кино не передаст вам запаха боя.
Запах бездымного пороха от АК и скромная автоматная очередь не шли ни в какое сравнение с залпами картечью и удушливой вонью, которая распространилась по всей долине и окружающим ее горам. Весь мой опыт попаданства с точки зрения пороха — это выстрелы в Стамбуле и в минах Одессы, в приветствиях балаклавцев. И такой опыт сейчас выглядел насмешкой. Насмешкой теперь казались и мои мысли о том, что я последние полгода не раз и не два был на грани между жизнью и смертью. Я даже не представлял себе, что в действительности является такой гранью. Вот сейчас она мне демонстрировалась во всей своей ужасающей правде.
Я растерялся, понимая, что сравнительная идиллия моих первых месяцев в этой жизни закончилась. Что вот с этого момента пойдет другой счет и будут другие ставки. С этого момента моя борьба за жизнь будет все время сопровождаться бесконечными выстрелами и грохотом, и все чаще и чаще мне придется вдыхать вонючий запах пороха. Бесконечные раны, обрубки и куски тела, лужи крови станут самой привычной картиной для моих глаз. И, если ты, Коста-Спиридон, мать твою, хочешь выжить, так научись, сука, держаться на коне лучше самого искусного черкеса, полюби запах пороха, перестань вздрагивать от каждого выстрела, вплоть до того, что стреляй себе над ухом, как стреляют черкесы над головами своих лошадей. Преврати все это в обыденность! В будни! К тому, что теперь, с этой минуты, станет главной составляющей твоей жизни!
Обыденность, будни? Перебитые, полуоторванные руки и ноги, размозженные черепа, обезображенные лица… Куча мертвецов в ближайшей лощине, растущая с удручающей скоростью…
Эта картина довела меня практически до нервного истощения. Я двигался как автомат, стараясь не обращать внимания ни на что. Была бы возможность, закрыл бы глаза. Или выпил бы хлебного вина. Но бурдюк давно был пуст.
— Генерал Засс обманул черкесов, — закричал мне Эдмонд, вытирая рукой пот со лба. — Он отвлек их ложной атакой, выманил с гор и из леса слева и теперь под прикрытием пушек гонит туда отару. Сильный арьергард прикроет движение колонн… Мне нужно вымыть руки.
Неужели он что-то понимает в происходящем внизу? Я мог видеть только боевое безумие черкесов. Многие из них, дождавшись перевязки, снова вооружались. Зажав кинжалы в зубах, они скатывались вниз по склону, чтобы добраться до ненавистных урусов.