Возможно, мою паранойю подпитывал окружающий пейзаж. Чем выше мы поднимались, тем мрачнее все выглядело вокруг. Безлюдные пустоши, черные или красные скалы, темные провалы ущелий, в которых завывал ветер.
Мы давно выбрались из удобного подъема по руслу, миновали огромную скалу, увенчанную шапкой снега — первого признака того, что мы уже высоко в горах. Проехали тихую речку с настолько прозрачной водой, что можно было рассмотреть каждый камешек на дне. Эта речка протекала по огромной излучине, охватывающей широкую гору с плато наверху. Подъем на нее отнял у наших лошадей последние силы.
— Осталось немного, — подбодрил нас Софыдж. — Здесь должна быть хижина пастуха. Если он еще не угнал отару вниз на зимовку, поужинаем бараном. У карачаевцев отменная баранина.
Нам повезло. Пастух оказался на месте. Хмуро нам кивнул, приглашая в свое жилище. Каменный крохотный домик прижался к отвесной скале. Софыдж отправился договариваться об ужине и ночлеге. Мы принялись распрягать лошадей.
— Предложи ему соль! — крикнул я в спину проводнику. Мне ли не знать, что соль в горах — огромная ценность.
Софыдж сердито глянул на меня, а пастух, кажется, понял. Лишь правила приличия не позволили ему отодвинуть в сторону черкеса и говорить со мной напрямую.
Мы затащили в хижину седла, провонявшие попоны, на которых придется спать, и вьюки с провиантом. Оставлять продукты на улице было опасно. В ближайших дубравах — дубы на подъёме на плато росли в изобилии — хватало грызунов, которые могли оставить нас без продуктового запаса.
Коней мы отправили в загон щипать уцелевшую траву. Овцы не успели попировать рядом с хижиной. Две неказистые, но мощные трудяги-лошадки, обитавшие в загоне, новым соседям не обрадовались, но в драку не полезли. Пастух их стреножил для нашего спокойствия. Тренога состояла из двух ремней — короткого и длинного, — связанных буквой Т. На концах ремней находились петли с замками из кости. От треноги можно было легко избавиться в одно мгновение.
Какой безумный контраст — оказаться в дымной лачуге посреди безмолвья и суровых скал после того, как несколько часов назад мы любовались рыцарем, приветствовавшим похожую на яркую бабочку княжну в окружении изумрудных склонов! Я устало привалился к стене и прикрыл глаза.
Кажется, я задремал. Из чуткого сна меня выдернул голос хозяина, притащившего большой казан. От него исходил пар и умопомрачительный запах отварной баранины. В животе у меня заурчало. Нас ждал пир!
Пастух разлил по маленьким мискам простоквашу-шхыу, которую использовали вместо соли. Стал энергично разделывать отварную баранью голову, раскладывая куски по тарелкам. Безошибочно определив в Спенсере главного гостя, протянул ему плошку с бараньим глазом. Спенсер сглотнул и нервно на меня оглянулся. Такой деликатес был ему не по плечу.
— Это знак уважения! — я попытался донести до Эдмонда, что отказываться не стоит. Но он не смог себя перебороть.
Пастух усмехнулся и предложил глаз Софыджу. Второй — мне. Спенсеру протянул теперь язык.
— Теперь будет инглеза кормить женской долей[1], — фыркнул Софыдж, макая глаз в плошку с кислым молоком. Он явно нарывался.
— Подай из вьюков соль и перец к столу! — потребовал я.
— Тебе нужно — ты и подавай! — нагло отказался проводник.
Я спорить не стал. Подошел к нашей поклаже и добавил в общий стол сыр в тряпице, специи и куски обжаренного гоми из кукурузной муки, заменявшего хлеб. Пастух одобрительно крякнул и густо посыпал красным перцем правую лопатку, на которую нацелился.
После сытного ужина, кое-как оттерев руки от бараньего жира, улеглись спать. Попона под спину, седло как подушка, сверху бурка — Хилтон отдыхает! Конечно, не пять звезд, зато спали как убитые. Но заряженное оружие лежало у всех под рукой.
Мы поднялись на рассвете. Вышли на улицу и вытаращили глаза на «белых мух», летавших над горной долиной. На траве лежала изморозь. Над высокими горами клубился туман, в котором спрятались снежные пики. Погода явно испортилась.
— На своих конях перевал не пройдете, — заключил пастух. — Пошли в дом поговорим.
Он развернулся и зашел в хижину. Порезал остатки холодной баранины нам на завтрак. Его закалённое горными ветрами и жестким солнцем морщинистое лицо ничего не выражало. Он уселся на колени перед нами на кошме и застыл, как старинное каменное изваяние. Такие идолы кое-где в долинах встречались нам на пути.