— Вам стоит спешить, уважаемые! — предупредил нас старейшина. — Проходы в Имерети закроют снега, и останетесь в Сванетии до следующего лета.
Он сидел рядом с нами, не притрагиваясь к еде. Лишь указывал клинком ножа на особо лакомые кусочки баранины. И угощал нас пивом в березовых туесках. Настоящим пивом, а не просяной бузой!
— На лошадях вы в два дня доберетесь до Кутаиси.
Я с трудом понимал старейшину. Он разговаривал на сложной смеси грузинских, мингрельских и сванских слов. Но общий смысл мне был понятен.
— Я не уверен, уважаемый, что мой спутник способен долго держаться в седле. Как видите, у него проблемы с руками.
— Я дам вам двух проводников. Поедут на ваших лошадях. Будут ехать рядом с инглезом и не дадут ему упасть. Если устанет, пройдется пешком. Дорога хорошая. Ехать — одно удовольствие, если править прямо по гребню.
Небольшого росточка, в рваной черкеске с короткими полами, с открытой грудью, поросшей седыми волосами, он казался последним человеком, слову которого можно было доверять. Но за ним пристроился его нукер-карачаевец в роскошном наряде с серебряными позументами и держал его кисет и трубку, проявляя к хозяину максимальную предупредительность. Мы так и не поняли, к чему был этот маскарад[1].
— Катер ваш хочу! — без обиняков поставил условие старейшина. — И еще двух лошадей.
Мы принялись торговаться. Я настаивал на том, чтобы за нами остались обе вьючные лошади. Ехать через Грузию о двуконь мне казалось хорошей идеей. И мне было понятно, что катер, привыкший бегать по горам, представлял для сванов огромную ценность. И чем они собирались кормить трех лошадей? Сеном уже не запастись!
В итоге, этот довод оказался решающим. Договорились на моих условиях. Старейшина принес крест и Евангелие. Он их поцеловал, сунул в рот палец, поднял его вверх и дунул на него. На мой вопрос, что значит этот обряд, он пояснил, что призывает Святого Духа в свидетеля клятвы.
… Утром двинулись в новый поход. Отдохнули, но силы полностью не вернулись. И раны болели.
Эдмонд с трудом взобрался на лошадь. Руки его серьезно беспокоили. Ему приходилось управлять лошадью ногами. Ему помогали два наших проводника — рослые, мускулистые парни в светлых чохах[2] и стриженные в скобку.
На голове у каждого красовался все тот же суконный кружок, подвязанный под выбритым подбородком. Они рассказали, что используют свои шапочки как пращу. Если встретится нам заяц или еще какая съедобная живность, мигом камнем ее подобьют.
Мне же взамен утерянной на перевале папахи подарили сванскую шапку — всем известный круглый колпак из тонкого серого войлока, обшитый тесьмой. Не сказать, чтобы я был в восторге. У меня такая шапка ассоциировалась с баней. Дал себе зарок, что разживусь в Кутаиси уже привычной папахой. Впрочем, для холодного климата сванских гор войлочная шапочка была в тему. И спать в ней ночью, наверняка, будет удобно. Свои ночные колпаки мы еще в Абхазии потеряли.
Нам предстоял путь по многочисленным горным отрогам и хребтам, протянувшихся зеленым каскадом к Сванскому Хребту. Мы еще были на приличной высоте. Ранним утром мы словно плыли на своих лошадях над облаками. До них, казалось, можно было дотянуться рукой. И уже чувствовалось приближение зимы. Приходилось кутаться в свои многострадальные накидки, подбитые мехом. Наверное, мы выглядели жалко, особенно, Спенсер. Рукава его накидки восстановлению не подлежали.
Наряды наших проводников тоже нельзя было назвать щегольскими.
— Зачем вы полы своих чох такими короткими делаете? — спросил их, не понимая, как так можно изуродовать черкеску.
— В длинных особо по снегу не побегаешь, — объяснили мне постоянно улыбавшиеся Большой и Маленький.
Их так звали, несмотря на то, что они были одного роста. Я, когда услышал их имена, невольно улыбнулся. В моем классе в Тбилиси были два неразлучных друга. Одного прозвали Большой из-за солидного пуза. Другого — Мелкий. Однажды девушка, изрядно уставшая от знаков внимания, которые они оба ей оказывали, решила пошутить.
— Какой же ты Большой, если друга зовешь Мелкий? Тогда ты — Глубокий! — сказала она, насмешливо глядя на обоих друзей.