Я огляделся. Заметил вдали на склоне огромной горы бьющий из ледника родник.
— Секунду! — попросил Спенсера.
Потом обернулся к проводникам. Спросил. Они подтвердили.
— Вот! — я ткнул в родник. — Знаешь, что это?
— Нет.
— Здесь берет начало Ингури. Одна из самых значительных рек Грузии. Можно сказать, что здесь Грузия и родилась. Тысячи лет, Эдмонд! Тысячи! Без остановки вытекает вода из ледника! И течет к Черному морю. Несёт жизнь! Мы заснем сегодня, проснемся утром, а вода будет литься. Мы сожжем сегодня вечером этот хворост, но завтра другие на этой же дороге подберут новый. Наши кости сгниют, а этот камень так и будет здесь лежать. И какие из нас тогда цари?
[1] В то время в Вольной Сванетии сохранялись принципы демократии. Выбираемый глава общины должен был демонстрировать скромность всем своим видом.
[2] Принятое в Закавказье название черкески.
[3] В Западной части Верхней Сванетии существовало владение князей Дадешкелиани, называвшееся Княжеской Сванетией.
Глава 19
Блохастое величество
Большой и Маленький замахали нам руками, на что-то показывая. Из низких кустов на куче камней выглядывала любопытная мордочка маленького зверька. Я увидел его в первый раз в жизни наяву. Только фотографии и картины эпохи Возрождения позволили определить, что это — горностай. Я замер от удивления, не желая пугать его. Но горностаю, кажется, было все равно. Он с любопытством осматривал нашу кавалькаду. Словно хотел услышать ответ Спенсера.
— Ты видишь его, Эдмонд?
— Да, да! — кажется, и он был поражен смелостью горностая.
— Почему не готовишь свою пращу? — спросил я Большого.
Он начал активно чесать себе левую грудь правой рукой. Я посмотрел на зверька. Что-то явно причиняло ему дискомфорт.
— Блохи? — догадался я, вспомнив портрет «Дамы с горностаем»[1].
Проводник кивнул, подтверждая догадку.
— Видишь, Эдмонд, какой яркий символ в защиту моих слов! Блохастый горностай! Тот самый зверек, хвост которого украшает мантии королей и царей!
— Блохастый горностай? — переспросил Спенсер и рассмеялся. — Какое блохастое величие царя природы!
Наверное, зверька удовлетворил ответ. Он юркнул обратно, исчез в камнях. Мелькнул пышный хвост — объект мечтаний придворных портных.
Я подошёл к Большому, чтобы передать ему очередную вязанку хвороста.
— Что у вас случилось? — Большой не выдержал, спросил обеспокоенный. — Поссорились?
— Все в порядке, — успокоил я его. — Не ссоримся. Просто разговариваем.
— Просто — так не разговаривают, — усмехнулся Большой. — Твой друг — большой абрек. Ты с ним будь поосторожней.
— С чего ты взял⁈ — моему удивлению не было предела.
— Видишь рукава его черкески? Все изорваны! Когда в бою пыжи кончаются, настоящий абрек рвет рукава на лоскуты, чтобы использовать вместо пыжей. Не выходит из боя! Вот так!
— Что? — поинтересовался Спенсер, когда я вернулся к нему.
— Подумал, что мы ссоримся.
Я не стал его посвящать в интерпретации горцами его воинственного, как им казалось, вида. Не дай Бог, загордится! Где мне найти еще одного блохастого горностая, чтобы приземлить англичанина на землю⁈
— А! — Эдмонд кивнул. — Помоги мне, пожалуйста.
Я позвал на помощь горцев. Помогли Спенсеру взобраться обратно на лошадь. Как бы он ни храбрился, я видел, как ему тяжело. Какой болью отзывается каждое его движение. Как он хрипло дышит. Кроме состояния его рук, меня насторожили еще его глаза.
«Очевидно, нездоровый блеск, — подумал я. — Или это следствие ран. Или он еще вдобавок ко всему сильно простыл. К бабке не ходи, как бы сказал отец Варфоломей, но у него сейчас совсем не 36,6! Это плохо. Теплая постель и горячий чай с мёдом будут нескоро. Если, вообще, будут…»