Спенсер, наверное, чувствуя моё беспокойство, устроившись в седле, демонстрировал крепкое здоровье и уверенность.
— Все это очень красиво, Коста, — продолжил он, как ни в чем не бывало, прерванный появлением горностая наш разговор. — Только я не пойму, к чему ты ведёшь?
— Оглянись, Эдмонд! Посмотри. Здесь нет ничего: ни людей, ни домов, ни армий, ни кораблей, ни больниц. И так уже тысячи лет. Уверяю тебя, еще лет двести пройдет, и все будет таким же. Только безграничное пространство. Отсутствие времени. Не это ли есть свобода, о которой мы все время говорим? Настоящая свобода, а не та, которую «цари природы» пытаются установить оружием и кровью.
— И что ты предлагаешь? Сесть всем на камни, посмотреть на море, и признать, что и камень, и море мудрее? Ты же понимаешь, что это невозможно…
Я вздохнул.
— В итоге, — Спенсер пожал плечами, — человек встанет с этого камня и швырнёт его в море. И камень этот в воде за тысячи лет просто сотрется в пыль под действием волн. А человек потом плюнет в воду, развернется и пойдет по своим делам. Потому что он — свободный человек.
— Ну, и какая свобода тебе милее?
— Даже если и твоя. Но как я могу повлиять на свободу человека, плюющего в море?
Я наклонился к земле за очередной связкой хвороста, думая о том, что, в общем-то, мне нечем крыть. Туманный Альбион со свойственным ему цинизмом разбивал все мои, теперь кажущиеся высокопарными, соображения. И даже не то, что разбивал. Просто указывал на то, что такой спор не может иметь конца. И я прав в своем желании убедить людей жить по писанию. И Спенсер, в своем указании на то, что это — утопия. Всегда найдутся те, кому наплевать на все призывы жить в мире, жить спокойно. Плюющие в море.
— Прости, друг! — Спенсер улыбнулся.
— За что?
— За то, что я с таким цинизмом… — все-таки он читает мысли, — разорил твой прекрасный сад. Но, увы… К сожалению, жизнь такова, какой я её нарисовал тебе.
— Увы. Ты прав.
— Ну да, — Спенсер задумался. — Два человека идут рядом, беседуют. А потом один из них забирается на коня. И вот он уже смотрит свысока на того, кто идёт пешком. И может быть, что пеший человек в тысячи раз умнее и благороднее всадника. Однако всадник смотрит на него свысока.
— Может, и наоборот, Эдмонд. Всадник в тысячи раз умнее и благороднее. А пеший не желает этого признавать. Тоже хочет смотреть свысока. И подло сбрасывает наездника с лошади, чтобы усесться в седло.
— Да, да, да! — усмехнулся Спенсер.
— Только нас, надеюсь, это не касается.
Здесь мне пришлось прекратить разговор. Мы подъехали к горной речке. Стремительный поток, бьющийся в граните. Невообразимый грохот. Чуть выше по течению еще можно было разглядеть воду. Но в этом месте река встречала столько препятствий и с такой силой билась о камни, что превратилась в сплошную белую пену. Я с испугом обернулся к Большому и Маленькому. Неужели нам придется здесь переправляться? Это же невозможно! Это казалось абсолютно гиблым делом. Он понял мои опасения. Подбежал ко мне. Наклонился над ухом. Заорал.
— Нет! Нет! Ты что⁈ Тут нельзя переходить. Погибнем. Она сейчас уйдет влево. Мы пойдем по этому берегу. Там внизу скоро будет хорошая площадка. Заночуем.
Я кивнул. Маленький, на всякий случай, опередил нас, указывая путь.
Речка, действительно, скоро резко свернула течением влево. Грохот постепенно сходил на нет. Теперь был различим только ровный гул, напоминавший шум от приложенной к уху раковины.
— Конечно, нас это не касается, — неожиданно подхватил мою мысль Спенсер. — Мы друзья с тобой, Коста. Мы не меряемся благородством, происхождением, умом. Наверное, в самом начале, мы делали это.
— Наверное?
— Наверняка, — улыбнулся Спенсер. — Но теперь, когда мы столько вместе пережили. Спасали друг друга. Уже нет разницы, кто на коне, а кто пешком. Разве не так?
— Да, Эдмонд, так.
— Вот, видишь! Я рад, что хотя бы мы вдвоём можем существовать в твоем прекрасном саду, на фоне вечных гор, вечной реки. Всего того, что мудрее нас. И изо всех сил стараться не плевать в море!
Я с удивлением взглянул на Эдмонда.
— Нет, я сейчас говорю серьезно. Понимаю, как тебе сложно в это поверить. Ты ожидал и привык выслушивать от меня чаще циничные высказывания. И я говорю это не для того, чтобы успокоить тебя.
— Тогда…
— Наш спор, и ты это понимаешь, в общем-то, бесполезен. И можно ли назвать это спором? Мне нравятся твои взгляды и доводы. Но я их с легкостью могу разбить. Останусь при своих.Которые, в свою очередь, ты с такой же легкостью можешь растоптать. Не имеет значения. Ты знаешь, как у нас говорят? Я готов убить вас за ваши взгляды, но и умереть, защищая ваше право их высказывать.[2]