Разложившаяся часть. Большое число перебежчиков с оружием. Это немалый урон врагу! А какая прибавка партизанской бригаде! Анатолий Забациоло помчался в лес.
Подпольный центр и командование бригады не стали отрицать вероятности перехода. Поражения немецкой армии толкали власовцев в нашу сторону, и лес должен быть готов к приему крупных сил перебежчиков. Однако идти на это надо осмотрительно.
План наших действий был именно таким, осмотрительным. Анатолий пригласит Дмитрия Федоренко за город. Там встретятся ночью и поговорят. Следующей ночью Федоренко придет к Анатолию на новое место — под село Мамак. Оттуда Забациоло поведет власовца в урочище Ой-Яул к Борису Теплову, помощнику Колодяжного. Третья встреча намечена в полку. Туда прибудет представитель подпольного центра.
Анатолий Забациоло уходит в Симферополь. Но в день встречи он появился не в Ой- Яуле, а в нашем лагере. Бойко рапортует:
— Разрешите доложить, задание выполнил! С командиром части встретился. Вести переговоры со мной он отказался. По его просьбе я привел его сюда к вам.
— Кто разрешил менять план встречи? А если это — Кольцов номер два?
Анатолий глядит виновато.
Нам ничего не остается, как самим сразу же встретиться с власовцем и попробовать разобраться в нем. Целой группой спускаемся на косогор: Ямпольский, Егоров, Колодяжный и я.
Власовец — высокого роста, плотный, лет тридцати. Да, он командир части. Многие его солдаты прозрели, хотят стать партизанами. Да, во главе заговора стоит он, Дмитрий Федоренко. Вернуться в ряды воинов своей Родины — его цель с первого дня пленения. Ведь он советский человек. И вся жизнь связана с Советской Родиной: советская школа, пионерия, комсомол, партия. Окончил ленинградское военно-морское училище имени Павлова. Служил на Балтике. Командовал подводной лодкой «Щ-20». В бою лодка была потоплена, но удалось всплыть. Попал в плен. В лагерях военнопленных и во власовской армии вел подпольную работу. Результат этой работы — разложившийся полк, чуть ли не весь готовый повернуть оружие против Гитлера. Говорит парламентер слишком складно, как артист, хорошо заучивший роль. А держится напряженно. Когда же дело дошло до ответов на вопросы, запутался. Состав штабистов своего полка назвал легко, при повторении не переврал. Хорошо помнит. А имена членов экипажа «Щ-20» перечислить не смог.
— Как, говорите, называется то ленинградское военно-морское училище, которое вы окончили? — переспрашивает Петр Романович.
— Имени Павлова, — отвечает Федоренко; голос его чуть-чуть дрожит.
Переглядываемся. Под предлогом обеда прерываем разговор и решаем: переговоры с гостем нужно затянуть хотя бы до следующего дня. За это время связаться с Симферополем. Григорий Гузий, Женя Островская и Клемент Медо немедленно уходят. По другому каналу проверку поручаем Андрею Плешакову и Алексею Калашникову.
Утром следующего дня, после завтрака, разговор с Дмитрием Федоренко возобновился. Вскоре к нам подходит словак Медо. Отхожу с ним в сторону, выслушиваю сообщение с которым он пришел от Жени, и, возвратясь к беседующим, перевожу разговор ближе к делу.
— Давайте все-таки разберемся с ленинградским училищем, — обращаюсь к власовцу. — Вчера вы сказали, что училище называлось именем Павлова. Так?
— Да, так.
Значит, вы не оговорились и не перепутали?
— Нет.
Но военно-морского училища имени Павлова нет не только в Ленинграде, но и вообще в стране.
— Ну, почему же нет! — упрямится власовец.
— Поверьте вашему оппоненту, — кивает в мою сторону Ямпольский. — Он был на Балтике, в Ленинграде, в Кронштадте.
Федоренко умолк. Молчали и мы. Потом возвращаемся к подводной лодке. Теперь бывший ее командир путает еще сильнее, и еще больше дрожит его голос. «Похоже, что он даже с морем мало знаком», — думаю я и, закатав рукав рубашки, подношу руку к его глазам.
— Скажите, что это за рисунок? — показываю ему татуировку.
Федоренко молчит.
— А эти три буквы в центре рисунка вы можете прочитать?
— Могу. Это вэ, эн, эл.
— А полностью расшифровать можете? Молчание.
— Какой же ты офицер флота! — наступает Петр Романович. — Наименования училища не знаешь. Экипажа подлодки не помнишь. И даже старинной эмблемы и девиза моряка «Вера — надежда — любовь» в глаза не видел! Может быть, нам начать разговор с того, кто тебя послал в лес и с каким заданием?
Мы с Петром Романовичем и Мироном уходим, а Колодяжный приступает к допросу.
«Шакал», как мы окрестили власовца, был подготовлен плохо. Но на допросах упорствовал. «Ядовитый! Всего не говорит. Путает», — такую запись делал я в своем дневнике на третий день после его появления в лесу.
В этот день из Симферополя вернулись Гриша Гузий и Женя Островская. Было установлено, что Дмитрий Федоренко, он же Степан Вергуленко — родом с Кубани, подготовлен фашистами для большой диверсии. Ему поручено под видом перебежчиков ввести свою группу в лес и во время очередного прочеса нанести удар партизанской бригаде в спину.
Изобличенный уликами, Вергуленко, наконец, признался. Все сведения, что принесла Женя Островская, он подтвердил. Не стал отрицать и своего участия в массовых арестах, допросах и расстрелах советских патриотов на Кубани и в Крыму. Эти черные его дела раскрыл на очной ставке Алексей Калашников.
Военный трибунал приговорил «Шакала» к смертной казни. Его расстреляли, а разведчика Анатолия Забациоло за преступную беспечность строго наказали.
Внимание гитлеровской разведки к партизанам возросло и по другой причине. Теперь лес связан с Большой землей регулярным авиационным сообщением. В советский тыл партизаны отправляют раненых и больных, стариков, женщин с детьми. Это ли не лазейка для вражеских лазутчиков! Заслать в советский тыл шпиона и диверсанта в облике подпольщика или партизана — чего же лучшего желать врагу?!
Под Марьяновкой взорвался склад боеприпасов. Потерянная на этом складе винтовка, которую после взрыва нашли немцы, указала: диверсанты — солдаты тавельского полицейского батальона. Исчез командир тавельского батальона Газиев. С ним сбежала группа солдат. Сомнений быть не может: в батальоне появились подпольщики — советские патриоты.
В других полицейских отрядах — явное уныние и разложение. Хотя и не большим числом — по одному, два — полицейские дезертируют. Кое-кто из них перебегает к партизанам.
И в эту лазейку направляет свои щупальца вражья разведка.
15 октября из улу-узеньского полицейского отряда на нашу сторону перебежал некий Керим Умеров. Он охотно рассказал о себе. Служил в Красной Армии. Попал в плен. Насильно загнан в полицейский отряд. Нес службу формально. Зверства гитлеровцев переполнили чашу терпения. Чтобы появиться в лесу не с пустыми руками, принес сведения о всех полицейских батальонах в Крыму, — о их дислокации, численности, вооружении, командирах; убил немецкого офицера Ганса Курта, который инспектировал полицейские части; в селах Южного берега Крыма создал разведывательную сеть и принес в лес имена ее резидентов, явки, пароли.
В партизанском кругу Умеров встретил знакомых. Те тепло отзывались о Кериме. Человек он, дескать, наш, советский. Работал в Крымсоюзе. Рьяно боролся с буржуазными националистами. Кажется, даже участвовал в разоблачении главы шайки буржуазных националистов Вели Ибраимова. Словом, все у Керима в лесу складывалось хорошо. Он был зачислен в шестой отряд, стал минометчиком. Винтовку, правда, еще не получил, но второму номеру было что носить. И без винтовки плечи трещат.
Вдруг — заминка. В партизанскую баню в паре с первым номером Керим не идет, упорно отнекивается.