— У нас на кузове великий брезент, — предложил Ладислав, — давай заверяемо тебе в него.
Завернуться в брезент и лечь в машину, управляемую солдатами вражеской армии! Мысль Алексея напряглась, чутье обострилось. Отказаться? Но этим оттолкнешь словаков: разве можно ответить недоверием на доверие? И разве так уж ничего не известно об этих словаках? А защита мальчугана? Разве это ничего не подсказывает опытному разведчику?
Все, что довелось пережить Калашникову за трудное время Севастопольской обороны, фашистских лагерей и в партизанской борьбе выработало у него особое чутье, которое никогда не подводило.
— Ладно! — Алексей, взявшись за борт машины, прыгнул в кузов. — Как только проедете заставу, направо увидите пустырь. Сворачивайте туда и останавливайтесь.
В брезентовом куле было душно и темно. Грузовик двинулся, загромыхал кузов, каждая выбоина и бугорок мостовой стали отдаваться в затылке и позвоночнике. Был Алексей в куле не более четверти часа. Но эти километры были трудны и опасны, как и любой шаг разведчика.
Наконец машина сделала резкий поворот вправо и остановилась.
— Ви жив, Алеша? — Словаки развернули брезент, и Леша увидел их улыбающиеся лица.
В это время из-за горы выкатил медный диск луны. Длинная гряда гор, холмистое предгорье, кварталы города — все щедро залито лунным светом.
— Да, не партизанская ночь, — заметил Алексей. — Но отступать не будем. Чапаев никогда не отступал!
Оставив машину возле пруда, парни прокрались к стене мясокомбината. Когда часовые ушли в дальний конец, Лешиным лазом все трое проникли на баз.
…К полночи «заготовительная» операция была окончена. Алексей и словаки пришли на Новосадовую, двадцать четыре, в квартиру подпольщицы Лиды Котляровой. Алексей нарезал хлеб. Ян расставлял тарелки. А Ладиславу Лида делала перевязку руки, которую ушибло во время операции на мясокомбинате.
Ладислав с восхищением говорил:
— Лида, вы должны поверить: Алеша корову подняв на кузов. Взяв корову на плечи, ако барашку, и подняв.
В разговор вступает и Ян.
— Мы маемо любовь до русских. У них красива сила и душа. У Алеши багато силы, дружбы и смелости…
Так благополучно закончилась первая совместная операция со словаками.
Прошло двое суток, Осипов почему-то на связь не пришел. Наступило время возвращения в лес. Но возвращаться было не с чем. И разведчик решил: надо идти к Осипову в концлагерь…
…Вечером на Речной улице вдоль стенки концлагеря лениво шагает полицейский.
Вот он подошел к углу, машинально оборачивается и шагает обратно. Вслед за ним выскальзывает словацкий солдат с пистолетом и бесшумно движется следом за полицейским.
Позади словака вдоль стенки крадется человек в лохмотьях военнопленного. Под восьмым стояком проволочного заграждения, которое тянется поверх стены, он подпрыгнул и, подтянувшись на руках, отцепил нижнюю проволоку. Через проделанный лаз быстро переметнулся на другую сторону стенки.
Словак, пройдя за полицейским с полсотни шагов, круто свернул на другую сторону улицы, так и оставшись незамеченным.
А Алексей, чей прыжок в лагерь прикрывал словак, уже перебрался на сук тутового дерева. По его стволу он спустился на крышу здания и скрылся в слуховом окне. Остаток ночи он провел в дальнем углу безлюдной прачечной на ворохе белья, накрывшись несколькими одеялами.
Утром, когда прачечная ожила, ночной гость нагрузившись узлами стиранного тряпья, смешался с другими обитателями лагеря. Через некоторое время он появился перед рабочим столом врача Осипова.
— Здорово, Николай Петрович!
От неожиданности из руки врача выпал карандаш. Осипов вздрогнул точно от выстрела.
— Леш-ш-ка! — постепенно пришел в себя Осипов. — Сумасшедший. Тут землю фашисты переворачивают, ищут…
— Это — их дело.
— А ты, небось, прямо с минами и листовками?
— Это — мое дело.
— Мы горим. За мной следят. Я поэтому не хожу на явку.
— Не горели, доктор, и не погорим. Нет такого фрица, которого нельзя провести. В изоляторе есть кто?
— Никого.
— Порядок! Дай листок бумаги и пиши покрупнее: сыпняк, сибирка или еще что- нибудь. За этой вывеской просижу день. А вечером, с этим же хламом, — указал он на узлы белья, — опять нырну в прачечную и ночью — дай бог ноги. Кстати, эта поклажа мне понадобится в изоляторе. В нее заверну лесную посылку.
Обмакнув карандаш в чернила, Осипов выводил буквы. А Лешка передавал новости:
— Запомни, Николай Петрович: Ладислав Томаш, кличка — Славик. Пароль явки: «По вашим желаниям». Отзыв — «С русскими». Это солдат-словак. Их часть стоит на Караимской, пятьдесят, шестьдесят восемь и семьдесят. Через Славика, если потребуется, сдублируешь связь. С ними пока никого не знакомь. Условься и о знаках явки на новых местах. Он знает два моих лаза. К вам меня провожал. И на мясокомбинате был. Парень надежный. Смелый. Будет носить передачи пленным. Если что, спасайся с их помощью.
Доктор намазал клеем объявление и повторил про себя:
— Ладислав Томаш… Славик… По вашим желаниям… С русскими.
Вскоре на дверях изолятора появилась табличка:
ТИФ! НЕ ВХОДИТЬ!..
На следующий день Калашников должен был встретиться с Алексеем Шерстюком, который наблюдал за редактором фашистской газеты «Голос Крыма» Быкавичем, сдать ему маломагнитную мину, предназначенную для уничтожения Быковича, и вернуться в лес.
Выйдя на Пушкинскую, Калашников вдруг услышал:
— Лешка!? Здоров!
Алексей опешил. Перед ним стоял… Ющенко: тот самый Алексей Ющенко, что был четвертым в кубрике корабля на Тихоокеанском флоте и который, по словам Бабушкина, убежал к японцам. Одет просто: кепка, ватник…
— Не узнаешь? Хорош друг!
Калашников почувствовал, как его охватила ненависть. «Шлепнуть бы тебя, гадина! Раздавить!» Поступил же разведчик по-иному:
— Ющенко?
— Он самый.
Обнялись, расцеловались — и это выпадает на долю разведчика. «Немцы, значит, перекупили тебя; изменник», — мелькнула мысль.
— Пошли! — с места в карьер пригласил Ющенко, беря Алексея об руку. — Позавтракаем. Поговорим.
— Я занят… — притворно упирался Калашников. Потом согласился.
«Ну что ж, поговорим. „Подцепить“ надо тебя».
Пока шли, Калашников рассказал о себе: работает кузнецом в общине Акшеихского района. Приехал за углем и металлом.
Их встретила жена Ющенко — красивая блондинка, средних лет. Роскошная сервировка стола, богатая обстановка, шинель и фуражка офицера СД в прихожей — все заметил острый глаз разведчика. Его любопытство удовлетворял не в меру расхваставшийся хозяин: оказалось, что он — инспектор фашистских тюрем.
Едва начался завтрак, как в комнату вбежала большая овчарка. Следом за нею вошла модно одетая девушка со стеком.
— Мама! Со мною Костя и его друг.
Минуту спустя вошли офицеры СД. Знакомство, минутная суета за столом, и за завтраком уже сидела вся компания. Напротив сел друг Кости. В противоположность Косте, говорящему по-русски, он молчал, часто поглядывая на Алексея.
Завтрак затянулся: тосты, закуски, опять тосты.
Было очень жарко, да и оделся Алексей тепло, собираясь в лес. Кроме того бросало в жар от острых взглядов, которые метали на него то хозяйка, то Костин друг. А Костя подсел к Алексею вплотную, и, положив руку на колено партизана, спрашивал:
— Скажите откровенно: что говорят русские крестьяне по поводу мира с Германией?
— Русские всегда за мир. За справедливый, конечно, — отвечал партизан, отправляя в рот кусок ветчины.
В кармане Калашникова лежала мина. На колене, чуть пониже кармана — рука немца. Алексей чувствовал себя так, будто у ног его шипел готовый взорваться снаряд.
Пот заливал глаза, но доставать платок из кармана брюк было опасно: